Пропавшие среди живых

С формальностями покончили быстро. Мать сложила в небольшой старомодный саквояж свои пожитки, раздарила всякие мелочи вроде мыла и одеколона пришедшим к ней в комнату трем старушкам. Сердечно расцеловалась с ними. Старушки сидели молча, смотрели, как мать укладывает вещи, а напоследок расплакались. Всплакнула и мать. И только одна, сухая, строгая, с крашенными перекисью волосами, шикала на них.

Отправились с острова на небольшом закопченном буксирчике. Волны нещадно кидали его то вверх, то вниз, захлестывая палубу. Алексея Корнилов в этот день не встретил.

Дней через десять после того, как Корнилов отправил безногому Леше на Валаам сигареты, пришло письмо. В конверте лежали четыре рубля. Письмо удивило и расстроило Игоря Васильевича.

Алексей писал:

"Вот уж не ожидал получить от вас сигареты. За два года, кого ни просил, от всех получал дулю. Посылаю вам тугрики. Не хочу подачек. Я все наврал про учения. Ноги мне придавило на лесоповале в Кировской области. На втором году отсидки в колонии строгого режима. После больницы попросился на остров. Не хочу никого видеть. И жалость мне ваша противна. Раньше надо было жалеть. А теперь я Воруй-нога, как говорили у нас в колонии. Безногий. Я даже к матери не поехал. Ненавижу. Пьяница. А ноги у меня до сих пор знобят, как раньше от ревматизма. Иногда вечером спать лягу, закрою глаза, а они знобят. Так знобят, что невтерпеж. Или рано утром приснится, что замерзли. Рукой потянусь прикрыть, и аж потом прошибет. Выть хочется. Кому я такой нужен?.. Ну да это я все так, от злости. На острове жить можно. Харч приличный. Да и прикупить всегда есть на что. Люди друг к другу привыкли. Вот только летом, как понаедут туристы, противно. Не люблю их. Ходят везде, глазеют, а когда уезжают, такая тоска берет. Им там весело, хорошо, все парочками. Ночь поспят - и в Ленинграде... Ненавижу их всех. Да еще тоску наводят похороны - старики же все вокруг. Умирают, умирают. А родиться никто у нас не родится. Редко, если только у местных. Эх, если бы жизнь начать сначала! Вы на меня не обижайтесь, если я что не так написал. Получил сигареты, вспомнил вас, поговорить захотелось. Да и виноват я, что наврал про маневры и два года в госпиталях..."

Игорь Васильевич повертел письмо в руках. Строчки неровные, буквы разбегались в разные стороны. Вот он какой, даже в своем несчастье недобрый. Как, должно быть, тоскливо стоять на пустынной скале, среди мокрых от дождя кустов и провожать взглядом уплывающие во тьму, залитые огнями теплоходы!

"Парню надо бы помочь, - думал Корнилов. - Неужели ему только и остается, что прожить всю жизнь среди ветхих старух и стариков, помогая рыбакам чинить сети? Есть же в городе артели инвалидов, где работают сверстники и где не будет так одиноко и тоскливо. И где, может быть, пройдет обида на весь свет и утишится злость на самого себя. Надо будет все разузнать. Вот только согласится ли он сам переехать?"

6

Хилков был вне себя. Очередное дело срывалось из-за проклятого Кошмарика. Деньги так и шли сами в руки, а этот болван попал в лапы милиции. Сколько раз ему говорили: надрался - не лезь на рожон. Сгореть что плюнуть! Нет ведь, как выпьет, так чешутся у него кулаки.

Лихо пил Кошмарик. Он и прозвище-то получил из-за того, что, придя в парк заступать на смену, кричал обычно: "Ну и крепко я вчера взял, ребята. Кошма-а-рики!.."

Вот и докричался... Набил какому-то фрайеру рожу и завалился. Не раскололся бы. Да нет, пожалуй! Кошмарик на этот счет крепкий.

А в "Звездные ночи" больше ни ногой. Береженого бог бережет.

Хилков проклинал Кошмарика и лихорадочно соображал: кого из шоферов можно было бы взять с собой? На один раз. Потом-то образуется. Скоро и сам он опять на машину сядет...

Недавно Хилков разбил свой таксомотор и вот уже месяц кантовался на мойке... А в этом деле без машины не обойтись.

"Эх, кого же? Кого? Тычкова? Парень вроде свойский, похоже, даже срок имел. Но нынче в дружине ходит. А с этими дружинниками можно нарваться. Ечкин? Ечкин... Вот лихой мужик, да захочет ли на дело идти? И дурной. Как выпьет, все кому-то в рожу дать норовит, навроде Кошмарика. Влипнуть с ним можно... Да. Больше и глаз положить не на кого... Все чистюли, в ударники лезут. А вот Витька Винокуров! А? Если ему пару сотен в клюв кинуть? Хилков воодушевился. - Да Витька за пару сотен отца родного продаст. Ох жаден до гроше". Куркуль. На раз его можно взять. Пока сообразит, что к чему, - дело сделано. На большее-то нельзя, трусить начнет, а так, пожалте, за две сотняги машину дернет".

Он вспомнил Фелю Николаева и в который уже раз пожалел, что его нет в Ленинграде. Вот был человек верный! А получилась какая-то глупость совсем неожиданно исчез Феля. Никому ничего не сказал, не предупредил взял расчет и уехал. Куда - никто не знает. Может, струсил? Отец Федор сказал: "Плюнь, Женя, и забудь. Считай, что не было такого. В кантюжники записался".