Пропавшие в Эдеме

Если плоды уже созрели, я срываю один, а Офер всегда протестует. Говорит, что так не делают. Как будто я выношу из гостиницы водопроводный кран: за это израильтян и не любят[116]. Природа принадлежит всем, отвечаю я. И протягиваю ему дольку. Он никогда не может устоять, берет. Но в эту субботу – вспоминаю я – не взял. Я протянула ему сочную дольку апельсина, а он не взял. Но откуда мне было знать, что это знак? Мы, как обычно, спустились к помойке, куда уже многие годы не выбрасывают мусор, поэтому мэрия, пытаясь провести ребрендинг, называет это место Холм Любви, потом свернули направо, к очистным сооружениям. Обычно мы проходим чуть дальше, туда, откуда открывается красивый вид на дома соседнего поселка, но сегодня запах нечистот был сильнее обычного, и я сказала Оферу, что меня тошнит и я хотела бы вернуться, а он положил мне руку на плечо и ответил: конечно, не проблема.

На обратном пути нам навстречу бежали двое мужчин, один из них сказал нам: «Доброе утро». Вообще, это Офер первым пожелал доброго утра, а они ответили. Эта привычка у него осталась с тех пор, как он жил в Америке со своей первой женой. Когда он там жил, «good-morning-good-morning» казались ему квинтэссенцией всего, что он терпеть не может в американцах. А сейчас сам так делает. Когда они пробежали мимо нас, он замолчал, и я знала: это потому, что он немного им завидует. До болезни он сам бегал, даже пробежал тель-авивский полумарафон. Так или иначе, этих двоих точно можно найти, и они подтвердят, что в тот момент мы с Офером шли бок о бок и не делали ничего такого: ну, там, не ссорились и вообще.

Я не хочу сказать, что мы никогда не ссоримся, когда гуляем по субботам. Несколько раз я заявляла ему – а я раздражаюсь гораздо сильнее, чем он: «Не хочу с тобой говорить! Оставь меня в покое! Дальше я пойду одна!»

Он ждал, пока я вернусь, и время от времени отходил к какому-нибудь большому валуну и делал упражнения на растяжку. Потому что я быстро вспыхиваю – и так же быстро остываю. И когда я возвращалась, пройдя кружок, я уже успевала по нему соскучиться, и он в своих спортивных штанах и белой футболке казался мне красавцем. Футболка всегда была белая. И я говорила себе: этот красавчик – твой. Не будь как твоя мама, которая потратила всю жизнь, сердясь по мелочам на папу, а потом раз – его разбил инсульт, и он умер, и с тех пор она превратила его в святого, каждую пятницу ходит на его могилу и пересказывает ему все новости недели – и местные, и мировые.

Не думаю, что Офера уже нет в живых. Хотя знаю, что чем дольше идут поиски, тем более вероятным это кажется. И ночами мне вновь и вновь снится один и тот же сон: его сторона кровати превращается в пропасть.

Из-за чего мы ссорились? Из-за детей. Конечно. Особенно когда дети были маленькие. Я не могла понять, как он может оставаться таким спокойным. А он не понимал, из-за чего я так нервничаю. Я не могла терпеть, что он выставляет меня перед ними злодейкой. А он не терпел, что я их критикую. Я не особенно жалую психологов, да и на ту семейную терапию тоже не хотела идти, но одна фраза, которую психолог Ами как-то сказал, запомнилась мне навсегда: «Есть родители, которые любят своих детей снизу вверх, а есть – которые любят сверху вниз». Это значит, что есть родители, которым нужно сперва перестать беспокоиться, прежде чем они смогут восхититься детьми. А есть родители, которым сначала нужно восхищаться детьми, и только потом они смогут увидеть, чтó именно в детях их беспокоит.

От этой фразы мне многое стало яснее. Наверное, Оферу тоже. А может, дети просто росли и все больше времени зависали в телефоне (Матан) или вели бурную социальную жизнь (Ори), и сейчас мы в первую очередь благодарны им за каждую секунду, которую они соизволили провести с нами.