Пропажа свидетеля

С утра первым делом Коньков зашел в районную гостиницу. Его встретила в просторном вестибюле, отгороженная высоким барьером, Агафья Тихоновна Пластунова, старуха с темным сухим лицом, но еще быстрая в движениях и выносливая, как выезженный конь. Она и заведующей гостиницей была, и администратором, и порою за сторожа оставалась. И днем, и ночью просиживала там. Когда только и спала?

- Здравствуйте, тетя Агафья! - взял под козырек Коньков.

- Здравствуй, Леонид Семеныч! Не нашли еще убийцу? - Она сидела в очках и вязала кофту.

- Пока еще нет. А ты как поживаешь?

- Да ничего. Спокойно живем. Одно хлопотно - выбрали меня народным заседателем. Так веришь или нет - каждый день заседаем.

- Чего делаете на заседаньях-то?

- Судим! Все по этой новой статье... за пьянство да за хулиганство. Которая от тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.

- А-а, за мелкое хулиганство и запои... Кого же вы приструнили?

- Вчера Ваську Звонарева, тракториста из Гольтяпаева. На три года осудили. Он плакал-то... Трое детей осталось.

- А что он натворил?

- Собрание колхозное сорвал, по пьянке. В председателя колхоза чернильницей запустил. Всю ро... то есть лицо, ему залил чернилами. И костюм испортил.

- Ах, этот артист! Слыхал.

- А ноне плотника Курая с фельдшерицей Назаркиной разбирать будем. Из Подболотья они, поди, знаешь?

- А этих за что?

- Ревновал он ее по дурости. Она же фельдшер, ну и люди к ней ходят. А он психовал сильно. И так напился, что упал. А она думала, что у него приступ на почве невренности. Она сама перепугалась и повезла его в районную больницу. В дороге тот пить попросил. Она с перепугу бутылки перепутала в сумке и вместо воды дала бутылку с нашатырным спиртом. Он и хлебнул. Так веришь - вся шкура на языке у него чулком спустилась. Он теперь языком чует хуже, чем пяткой. И подал на нее в суд за членовредительство.

- Дурью он мучается, - сказал в сердцах Коньков.

- И я так думаю. А разбирать надо.

- Ты, Агафья Тихоновна, прямо как бюро информации, - похвалил ее Коньков.

Она, довольная, заулыбалась.

- Дак ведь я периодически освещаюсь. Место у меня видное - перекрестье всех дорог.

- Вот и хорошо. А скажи-ка ты мне вот что - сколько дней у вас жил лесник Зуев?

- Это который с Вереи?

- Он самый.

- Жил он у нас... Сейчас посмотрю. - Она открыла книгу и прочла: - Ага! Значит, ровно трое суток. А на четвертые уехал.

- А за это время не отлучался на ночь?

- Вроде бы здесь ночевал. А что?

- Жена у него, тетя Агафья, тоже красивая да ревнивая. Разузнать просила. Узнаю, говорю, успокою.

- Спал как убитый.

- Ты все ночи сама дежурила?

- Нет.

- Откуда же ты знаешь?

- По вечерам заходила.

- А люди к нему не приходили?

- Приходили! - радостно подтвердила она. - Двое изюбрятиной закусывали.

- Ты-то откуда знаешь?

- А запах? Она ведь копченая. И вкусная!

- Значит, угощали?

- Так, самую малость.

- Не слыхала, о чем говорили?

- Как тебе сказать?.. Будто бы собирались съездить куда-то.

- Ты не вспомнишь, куда?

- В тайгу, куда ж еще?

- Ну да... А поточнее? Может, называли место? Ключ или распадок?

- Не скажу. Не слыхала.

- Откуда хоть они?

- Да вроде из потребсоюза.

- Ну, спасибо! О том, что я у тебя был и о чем расспрашивал - никому!

- Ну, могила!

Коньков вышел к речному затону, где обычно стояли на приколе лодки местных рыбаков. Он надеялся встретить кого-нибудь из заядлых забулдыг, которые после ночной удачи засиживались здесь на берегу возле костра до самого утра, а порой и засыпали, набравшись под свежую закуску. Как знать, может, и заметил кто - какая лодка отчаливала отсюда в ту роковую ночь?

Но на затоне было безлюдно; лишь два черноголовых паренька удили с лодки, стоявшей на приколе. И вдруг Коньков увидел с краю от реки длинную, как осетр, голубую лодку Зуева. Он ее сразу узнал: и эту ярко-красную бортовую полосу, и зачехленный мотор "Вихрь".

- Хлопцы, вы не заметили - когда подошла вон та, крайняя лодка?

Паренек, сидевший на скамье ближе к Конькову, ответил:

- Ну, может, полчаса или минут двадцать назад...

- А куда делся лодочник?

- В чайную пошел.

- Это лесник Зуев! - крикнул второй, с кормы. - Они сегодня птиц сдают.

- Каких птиц? Гусей да уток? - спросил Коньков, стараясь расшевелить азарт ребятишек.

- Не, дяденька! Певчих птиц. Их в тайге наловили, - пояснили оба вперебой.

- Во-он что! А какой нынче клев? - спросил весело Коньков.

- Водит хорошо, а берет плохо...

- Ну, ни пуха ни пера.

- Пошел к черту!

- Туда и ухожу, - смеясь, сказал Коньков, направляясь в чайную.

Она стояла неподалеку отсюда, на отлете, возле речного берега: бревенчатый сруб и широкие, в полстены, окна.

Коньков очистил сапоги о скребок возле порога и вошел в чайную. Народу мало. За широким буфетом, опершись на локти и положив на прилавок мощную грудь, сидела буфетчица Леля Карасева, по прозвищу Рекордистка; у нее были сочные смешливые губы и большие, грустные, как у сохатого, глаза.

- Торгуешь, Лелечка? - спросил Коньков, здороваясь.

- Какая с утра торговля? - сказала она, лениво поднимаясь и потягиваясь.

- Или не выспалась? - улыбнулся Коньков.