Прописные истины

На следующий год я в Козловку не поехал. Ездил отец, он мне все и рассказал. Что я тогда понимал, городской мальчик, далекий от всех взрослых, тем более деревенских дел? Ничего не понимал. Из рассказа отца я понял только одно: коней в те годы почему-то не разрешалось держать; надо было сдавать: и совхозных, и личных, всех подчистую; в хозяйствах оставались только рабочие кони, без которых нельзя; понял, что Назымбек был поставлен перед выбором: или Бурого сдавать, или Серко, но без рабочего коня нельзя, а Бурого, Бурого он не мог сдать. И тогда, это как раз в то лето, когда я жил в Козловке, тогда Назымбек угнал Бурого в лес, и конь, умный конь, как будто понимая все, жил один, лишь изредка, как бы забывшись, приходил в деревню.

Но наступил ноябрь, выпал снег, и Назымбек, отчаявшись, привел Бурого в старый баз на огороде, повесил замок и ночами, как вор, выводил коня на проминку. Амантай жил в Александровке, в интернате, Алия тоже: в первый класс пошла — тихо было в доме. Однажды вечером приехал управляющий. Назымбек сходил домой к продавцу, принес водки. Выпили, закусили копченой кониной. Жена поставила казан, но гость отказался, сказал, что сейчас уедет. Еще выпили.

— Сдавать надо Бурого, Назымбек, — сказал наконец управляющий. — Ничего не поделаешь…

— Нет у меня Бурого. Продал, — спокойно ответил Назымбек: он знал, о чем пойдет речь.

— Как знаешь, как знаешь, — сказал управляющий. Он был толстый и быстро раскраснелся, дышал тяжело, со всхрапом. — Мое дело предупредить. Но Бурый ведь не иголка, не спрячешь: все видят, все говорят…

— Кто говорит?

— Не мое это дело, — сказал управляющий. — Я тебя всегда уважал. Мое дело предупредить. И вообще, я у тебя не был, понятно? — Он выпил, опрокинул рюмку, взял толстыми пальцами ломтик мяса, понюхал. — Я у тебя не был, понятно? — повторил он. — И теперь скажу тебе так: все сдали коней, да? Один ты, допустим, не сдал, да? И вот среди тех, кто сдал, всегда найдется человек, которому плохо от того, что у тебя все еще есть Бурый. И он, этот человек, не молчит. Ты понимаешь меня?

— Понимаю, — сказал Назымбек. — Спасибо тебе. На той неделе барана буду резать, приеду за тобой в Александровку, гостем будешь. Не отказывайся, не обижай.

— Тебе спасибо, — сказал управляющий. — Я тебя всегда уважал.

Как только управляющий уехал, Назымбек оделся, вышел во двор, бросил в розвальни мешок овса, уложил несколько тюков прессованного сена. В передке саней установил большой ящик с инструментами. И рано утром, затемно, запряг Серко и выехал со двора. Бурый бежал рядом, привязанный за повод к оглобле, и все рвался, рвался вперед, не мог допустить, что Серко бежит на полголовы впереди него, всхрапывал, втягивая ноздрями морозный воздух.

Назымбек ехал в аул Керей, маленький аул, жизнь которого кончилась много лет назад: молодые поразъезжались, старики умерли, и осталось шесть саманных домов, загоны для скота да длинный баз с толстыми саманными стенами.

Дорога была хорошая, снег плотный, улежался, и Серко бежал легко, швыряя комья снега в передок саней. Бурый тоже угомонился, бежал ровно, от него валил уже пар: застоялся конь. И глядя на него, Назымбек думал о тех людях, которым этот конь, это бессловесное чистое создание почему-то не дает покоя. Он думал не о тех людях, что приедут исполнять свой долг; они приедут скоро, он знал это — спасибо управляющему, но им-то дела нет до Назымбека и до Бурого, они просто долг исполняют; он думал о тех, вернее, о том человеке, своем, из Козловки, которому, как сказал вчера управляющий, плохо оттого, что они, Назымбек и Бурый, не расстаются друг с другом, несмотря ни на что. Плохо ему от этого, душа у него не спокойна, а? И это в Козловке, где людей-то столько, сколько пальцев у меня на руках, а?

Грустное зрелище являл собой заброшенный аул. В стороне от больших и малых дорог, в непрохожем и непроезжем месте, после ухода последнего человека он начал разрушаться сам по себе: в одно лето обвалились стены, сгнили столбы, завалились изгороди, как будто какая-то злая сила прошлась по обезлюдевшему становищу, радуясь тому, что теперь она здесь полновластный хозяин. «Э-э, — думал Назымбек, оглядывая обвалившиеся стены, двери, неведомо кем сорванные с петель, черные провалы раскрытых ворот в базе. — Были люди, жили люди — и нет их, нет аула Керей. Что же изменилось? Еще годы пройдут, и сама память о нем исчезнет. Не зря ведь говорят: живая мышь лучше мертвого льва!»

Назымбек обошел длинный баз, разгороженный внутри на несколько сараев: нет, ничего, все годится. Вот просторное, крепкое помещение, здесь стоял конь старика Мирзагали: он хорошо помнил его, спесивого, надутого, кичившегося своим родом. Не понимал старик к концу жизни, что спесь его вызывает у людей только жалость. Э, все прошло, и не дай бог такой старости…