Прописные истины

Бычки уже начали ложиться: напаслись. Солнце склонилось над кромкой леса, потянуло прохладой. «Пора домой гнать, — подумал Сенька, — а то роса выпадет — худо будет». При росе пасти нельзя, она копыта бычкам разъедает, хромают они от этого.

Сбив стадо в кучу, Сенька направил его в сторону лагеря.

Вся округа окрест иссечена глубокими узкими тропинками, выбитыми в траве скотом. Они расходятся от лагеря веером, как лучи солнца на детском рисунке. Попав на эти тропки, стадо пошло само, без понуканий, выстроившись тупым клином: впереди самые шустрые. Пегий и Скелет, а за ними уже все остальные. Густые тучи мошкары вились над стадом.

Со взгорка, на который въехал Сенька, далеко было видно. Березовые рощи, зеленые и аккуратные, как клумбы, тянулись одна за другой, сливаясь на горизонте в сплошной лес. «Надо же, — подумал Сенька. — Живешь, живешь и не видишь: березы-то издали, оказывается, кудрявые. Не рябины, а березы — кудрявые. И до чего же светлые, а? Аж светятся!»

Стадо медленно втягивалось в широкие ворота загона. Бычки ложились, выбирая места посуше, и сразу же, полузакрыв глаза, начинали громко сопеть и вздыхать, пережевывая свою жвачку.

Сенька задвинул двумя жердинами загон, перекинул повод через плечо и медленно двинулся к вагончику. Мальчик шел за ним, мотая в такт шагам головой.

Издали, из разных мест, доносились окрики и резкие хлопки бичей: пастухи сгоняли свои гурты. Сенька первым пригнал.

Кизячный дым низко стлался над лагерем. Жена Темирбая ворочала половником в огромном казане, вмазанном в самодельную печь. А сам Темирбай стоял поодаль и приманивал кусочком сахара жеребенка. Любимец пастухов, золотистый и тонконогий жеребенок, смешной и глупый, был наряден, как девочка, в своем аккуратном недоуздочке, обшитом, чтоб мягче было, зеленым плюшем, и плюш этот был еще вышит белым бисером, а на лбу — серебряная монетка. Он стоял, растопырив ноги, и тянулся, тянулся к кусочку сахара на ладони Темирбая, и никак дотянуться не мог, а сделать маленький шаг вперед — боялся. Темирбай стоял перед ним, полусогнувшись, держа сахар на раскрытой ладони, и смешным, нелепым тонким разнеженным голосом приговаривал, подражая кобыле: «Ку-кру-кру! Кру-кру-кру!» — и сиял, и плавился от умиления, от глаз одни щелочки остались.

Сенька сел на ступени вагончика, уронив отяжелевшие руки на колени. Мальчик, нерасседланный и неразнузданный, стоял рядом. Странное состояние владело Сенькой. Он смотрел на Темирбая, на жеребенка, тянущего к нему свою точеную головку, на краешек солнца, висящий над дальней кромкой леса, и силился понять что-то, постичь что-то важное для себя, что было рядом, таилось где-то, и такое чувство было, как будто узнал он как-то простой секрет жизни, которому и названия нет, и если даже не узнал, то приблизился к нему, к этому секрету. Вон он, рядом где-то.

А местечко это называется Луговое. Почему Луговое — никто не знает. Лугов здесь мало — одни только пастбища. Да звонкие, прозрачные насквозь березовые леса.

ВЕСЬ ВЕЧЕР НА МАНЕЖЕ

Г. Н.

Иногда ему казалось, что во всем этом есть какая-то закономерность, смысла которой он просто не может понять.

Во-первых, он ведь и не собирался ехать в Подольск, все неожиданно получилось. А во-вторых, он ведь прекрасно знал, что это такое — ехать в пятницу вечером в электричке, когда в нее втискивается столько народу, что не продохнуть. И уж совсем нечего думать о том, чтобы пристроиться где-нибудь, сесть: дай бог, если удастся к стене в тамбуре прислониться. Он все это знал, но почему-то стал переходить из вагона в вагон, искать место…

В пятницу утром Егоров получил командировочное удостоверение, деньги и поехал в Центральные кассы, покупать забронированный на воскресенье билет на Чебоксары. Потом он позвонил в отдел иллюстраций, и они встретились с редактором в стеклянном кафе на площади. Редактор, немолодой уже человек, почему-то выделял его из многих вольных людей, крутившихся вокруг журнала: чаще давал заказы на иллюстрации, звонил домой — в общем, опекал. Может, потому, что и сам был «чистый» график, «график в прошлом», — говорил он о себе, а может, просто так: близко принял…

Сейчас он отправлял Егорова в Чебоксары, на строительство тракторного завода. Год назад Егоров уже был там, сделал серию рисунков для журнала, и они прошли хорошо.

— У тебя есть хватка, Алексей, — говорил редактор. Они сидели в кафе под тентом, за столом из плотного синего пластика, на удобных полукреслах-полустульях, штампованных из того же синего пластика. — Ты прости, что я так говорю. «Хватка» — не то слово. Ты умеешь видеть пустяки жизни и брать их на карандаш — вот в чем дело. Сделай много рисунков, побольше. Место дадим, пять лет с начала строительства, и все прочее. Там в местном издательстве книжку готовят про тракторный, я позвоню ребятам, порекомендую, пусть книжку твоими рисунками оформят. Понимаешь?

— Спасибо, — сказал Егоров. — Это здорово будет, если получится. Хоть какой-то задел на жизнь…