Прописные истины

— Ох и трепло же ты! — с восхищением сказал Иван. — У тебя одно шило в языке, а другое в заднице, точно говорю!

Крановщик захохотал и пошел к машине.

И они уехали, сотрясая землю, глядя на маленький, захолустный поселок с громадной высоты кабин своих КрАЗов.

А сегодня с утра Иван сказал нам, то есть Эрику, мне и Мейраму:

— Берите Мишкину машину и поезжайте к Илье. Поможете, мало ли чего надо. А мы с Мишкой здесь побудем.

— А чего всем не поехать? — вмешался Мишка. — Все-таки последняя…

— Надо бы, если по-хорошему-то, — вздохнул Иван. — Но мне сегодня весь день в УОСе торчать, бумаги подписывать. А так бы конечно…

— Вот тебе и все, — еще горестней вздохнул Мишка. — Уедет Илюха — и прости-прощай, Юнджа…

— Мы-то еще остаемся, — сказал я, не понимая, почему они так говорят, почему они такие грустные.

— А что мы? Мы уже так себе, концы подбиваем.

— Да мы уже и не в пустыне стоим. В пустыне один Илья остался, — сказал Иван и встал из-за стола. — Ну, пошли…

Мы втроем влезли в кабину Мишкиной водовозки — Эрик сел за руль — и по утренней еще прохладе выехали из Юнджи в пустыню.

Вообще-то пустыня вот она, перед глазами, мы на окраине поселка стоим. Но напрямую дороги нет, овраги, свалки. Мы по дороге поехали, круг дали через весь поселок. И потому получилось так, будто до пустыни надо было еще добираться, какой-то путь совершить. И когда открылась она, пустыня, я невольно поежился, холодновато стало внутри, и дыхание задержалось.

Привыкнуть к этому я никак не могу. Бурая земля, ровная, как доска, и ничего больше нет, куда ни смотри. Только далеко-далеко на горизонте, у самого краешка, синеют тучи. Но это не тучи, а горные хребты. Ничего вроде особенного, мало ли какие земли и какие края бывают, насмотрелся уже. Но что-то есть в пустыне такое, отчего пробирает озноб, при виде ее испытываешь ощущение какой-то страшной, холодящей нутро древности, почему-то начинаешь думать, что в начале всего была вот такая пустыня, и только потом появились горы, леса, реки…

— Да… — вздохнул я. — Земелька… А Иван с Мишкой грустят так, как будто с райским местом расстаются.

— А ты как думал? — удивился Мейрам. — Они же здесь пять лет отпахали. Ну, не пять, чуть поменьше. Первым сюда Жорка Чемоданов приехал со своей бригадой. Потом дядь Ваня, потом Илья Баранов, а потом уже все наши. Что ты! Здесь такое творилось, вся колонна наша почти была тут, всю пустыню насквозь пробурили! Сейчас куда ни поедешь — везде скважины, арыки, поля… А раньше ничего не было, один песок. Я еще приехал — ничего не было, одни буровые мачты. Тебе, конечно, все равно, — с заметной обидой в голоса закончил Мейрам, — а пять лет — это не баран чихнул.

— Пять лет… — как эхо откликнулся Эрик. — Да…

И я его понял, зря Мейрам обижается. Что ни говори, а пять лет в моей, тем более в их жизни — это ж… целая жизнь. Я вон два года в армии отслужил, а служба была не мед: тайга, морозы, палатки, а потом временные деревянные казармы, где по углам куржавеет слой инея толщиной в ладонь, тяжелая, изматывающая работа; а все равно, как пришло время уезжать, расставаться со всеми, — грустно было, да и сейчас с грустью вспоминается: два года, кусок жизни ушел безвозвратно. А тут ведь пять лет…

— Приехали, — сказал Эрик.

Я осмотрелся, но ничего не увидел, не узнал. А это ведь наши места, мы здесь стояли, наша буровая и буровая Ильи Баранова, в километре друг от друга. И как-то радостно, уютно было приезжать сюда из поездок а поселок или в соседний совхоз: смотришь, гладкая пустыня, и на ней — тоненькие, ажурные мачты наших буровых станков. Мы ушли — буровая Ильи оставалась, одна мачта высилась, а сейчас и ее нет, собрали уже, демонтировали, и совсем голой, незнакомой, безрадостной показалась мне пустыня вокруг.

— Странно как, — пробормотал Эрик, пристально вглядываясь в даль.

— Чего странно?

— Машины стоят, а людей не видно.

— И правда, нет никого.

— Да не может быть, машины же там, значит, приехали.

— Ну смотри сам, не видишь, что ли!

— Вижу. Может, спят еще?

— Черт знает…

Так не бывает, чтобы с утра на буровой никто не работал. Утро же, лучшие часы, прохладные. А уж когда перевозка, тем более. Все стараются пораньше собраться, чтобы выехать засветло. А здесь совсем непохоже, что буровая готовится к перевозке: все машины стоят неподвижно, неподвижна и даже не поднята стрела автокрана, и людской суеты нет.

Подъехав вплотную, мы увидели, что шоферы КрАЗов, крановщик и перегонщик сидят себе спокойно в тени вагончика и играют в карты. И только когда мы затормозили метрах в двух от них, аж взрыв песок колесами, они поднялись, подошли к машине.

Мы вышли, чинно поздоровались.

— Загораете? — спросил Мейрам, самый нетерпеливый из нас.

— Загораем, — охотно подтвердили они.

— А чего так?

— Да Илья с Борькой чудят! — весело махнул крановщик в сторону тепляка, дощатой будки на помосте станка, возле которой маячила чья-то фигура. — Скорпиона найти не могут.

— Чего?!

— Скорпиона своего ищут, потерялся.

— И стоите из-за этого?

— Ну да! Илья говорит: «Не поедем никуда, пока не найдем! За перевозку я отвечаю!»