Прописные истины

Первая штанга открутилась легко. Не успело еще сильно прихватить. Вторая — тоже. С третьей пришлось повозиться. И дальше шло по нарастающей. Кувалда скользила в руках. Мокрые, в глине, брезентовые рукавицы не держали металлическую ручку. «Осторожнее, ребята, не спешите, некуда торопиться», — твердил Иван. Он-то, как никто другой из нас, понимает, что в таком состоянии ненароком покалечить себя — проще пареной репы. Бурмастер Илья Баранов вот в такую же ночь ухитрился раздробить себе коленную чашечку, а парню из его бригады замком блока начисто срезало все мясо с большого пальца. Бывает.

Мейрам раза три, с сильным, широким замахом ударил по штанге и вдруг опустил кувалду.

— Руки что-то дрожат, — сказал он, стараясь улыбнуться. — Давай-ка ты попробуй…

Но Эрик раньше меня перехватил ручку. Бил он коротко, резко, прочно упирая ноги в скользкий помост, левой рукой держа кувалду у самого основания. Конечно, с широким замахом лучше, мощнее удар, но так, как Эрик сейчас, надежнее, устойчивей, да и сил меньше тратится. И безопасней.

Подняли мы долото. И снова забросали скважину кусками глины и опустили снаряд, разбурили, забили водоносный слой, замазали. И работали почему-то без страха, без капли сомнения в том, что управимся с настырным самоизливом. Одно только тупое остервенение было, злоба была. И судьба нам все-таки решила улыбнуться. Или слабый водоносный слой, или просто кончилась скальная порода и попалась глинистая или песчаная линза, но последние пять метров мы прошли быстро, часа за три, наверно, может, и меньше. И когда добурили наконец до контрольной глубины, то ни радости, ни облегчения мы не испытали. Да и радоваться еще нечему: не говори гоп, пока обсадку не сделал, не опустил фильтровую колонну труб.

…И странное, редкое чувство испытал я в ту ночь: чувство полного слияния, единства, растворения самого себя в других — так, наверно. Я знал, я чувствовал, был уверен, что если я зол, собран и крепок, то и ребята так же злы, собранны, крепки; если я расслабился, обмяк, отупел от усталости, то и ребята тоже. И наоборот. Как будто все мы, четверо, были одним большим человеком…

В полном молчании, словно сговорившись, начали мы последний подъем снаряда. Делали все четко, слаженно, да и нетрудно уже было: штанги не успели сильно затянуться по резьбе, последние метры легкими были. Подняли долото на ротор, залили скважину раствором по самую горловину — и ровной, гладкой осталась поверхность.

— Молчит, гадина, — сказал Мейрам.

— За… клепали! — добавил Эрик с неожиданным восторгом, и мы рассмеялись.

Иван принес тройник — короткий отрезок десятидюймовой трубы с врезанным в нее выше середины коротким хоботком из шестидюймовой. И тройник мы легко, почти без усилий, навернули на горловину скважины. Шестидюймовая труба-отросток торчала из-под помоста, как ствол пушки. Из нее, из этой нашей пушки, будет хлестать вода — дай бог не сглазить.

— Все, ребята, — сказал Иван. Снял рукавицы, вытащил из нагрудного кармана брезентовой робы сигареты, закурил. А я вдруг сразу почувствовал, как режет глаза. Спать не хочется, усталости нет, одеревенел весь — вот только глаза режет.

— Обсадку начнем, — не то спросил, не то предложил Эрик.

— Да пошла она! — разозлился вдруг Иван. — Не лопнет до утра! Ложись спать, ребята. Часа три хоть полежите…

И мы обмякли. Все разом. Я бы так и лег сейчас прямо на штанги, в грязь, в глину.

— А вы, дядь Вань? — спросил Мейрам.

— Я посижу покараулю. Скоро утро уже…

Подобрав чей-то ватник, я расстелил его под вагончиком и лег. Кажется, я уснул раньше, чем лег. Сразу же.

…И проснулся сразу же, как будто и не спал. А может, и правда не спал, показалось только. Надо мной стоял Иван.

— Вставай, — сказал он. — Рванула.

«Ну вот, — подумал я, нисколько не удивившись, почему-то совершенно ясно соображая со сна, — Угробили скважину. Сейчас стенки обвалятся — и все…»

— Буди сварного, — приказал Иван.

Я забежал в вагончик. Гриня Ерыгин спал прямо в робе, лежал на сером одеяле лицом вниз, распластав руки, как солдат, подстреленный на бегу в атаке. От него сильно пахло.

— Иван, — сказал я, выйдя из вагончика. Азорский в свете, падавшем из окна, колдовал над бумажкой с записью длины труб: рассчитывал, куда выгодней поставить фильтровые. — Иван, а Гриня ведь того, готов уже…

— Ну и что! — рассвирепел Иван. — Я же сказал — буди!

«Чего он злится? — подумал я. — Ведь сам виноват. Надо было сразу делать обсадку. Дураку же понятно, что нельзя было так рисковать. Нас пожалел…»

Но не верилось, никак не верилось, не укладывалось в голове, страшно было даже подумать, что готовая уже скважина, на которую мы себя положили, сейчас гибнет на наших глазах: лавина воды размывает породу, обваливаются, рушатся стенки и… Сами виноваты — отдохнуть надумали! Эх-х, да что за невезение такое!