Пророчества книги Даниила: происхождение, история экзегетики, толкование. Царство святых Всевышнего и мировая история

Со времен Юстина II (520–578) византийский император начинает именоваться imperator ex Deo («император от Бога»); «реальным воплощением этого принципа становится двухместный византийский императорский трон, одно из мест которого предназначено для осязаемого в проскинезе Царя земного, другое – для умозрительного Царя Небесного»[459]. Византийское искусство и придворный церемониал отчетливо указывают на то, что постепенно сформировалось устойчивое соотнесение императора с Иисусом Христом. Так, «иконография Иисуса Христа как Пантократора в Византии была первообразом для императорской системы изображений»[460] – практически все связанные с Христом Пантократором иконописные сюжеты имели параллели в изображениях византийских императоров. В богослужениях Страстной недели император служил живым изображением Христа – в канун Вербного воскресенья он изображал въезд Христа в Иерусалим, а в страстной четверг омывал ноги беднякам в воспоминание об омовении ног апостолам[461]. Д. Ангелов резюмирует сущность византийской имперской идеи таким образом: «Центральным идеологическим принципом всех имперских речей была божественность императора. Прилагательное “божественный” и добродетель “божественности” постоянно приписываются императору <…> Император описывался как подражатель Бога и Христа – не только в придворных речах, но в преамбулах к канцелярским документам, которые представляли щедрость императора как подражание бесконечных божественных благодеяний человечеству. Риторы стремились цитировать и повторять старые образы особых отношений между правителем и Богом <…> Хотя представление о священной власти было повсеместным в византийской имперской пропаганде, степень божественности разнилась от речи к речи. После 1261 года панегиристы Палеологов делают особенно сильные утверждения о божественности императора, даже в преувеличенных выражениях утверждая, что он участвует в божественной сущности»[462].

Византийские императоры наследовали и религиозные полномочия римских императоров. Как известно, римский император был одновременно pontifex maximus, верховным жрецом римской государственной религии. Соответствующим образом император в некотором смысле стал главой Церкви. Уже Евсевий Кесарийский характеризует императора Константина как внешнего епископа Церкви. Власть императора над Церковью в некотором отношении превышала власть патриарха, который получал свою власть от императора[463]. Со времен Константина церковные соборы созывались по решению императора, императоры председательствовали на соборах и, в конечном счете, определяли их решения. Как отмечает Дж. Б. Бьюри «канонические постановления, прошедшие на Соборах, не становились обязательными, пока они не были утверждены императором; императоры издавали эдикты и законы относительно чисто церковных дел совершенно независимо от Соборов»[464].