Пророк

Услышав голос Харрисона, она сначала почувствовала облегчение, однако мелькнувшее было чувство тепла и безопасности быстро исчезло. Элеонор едва сдержала рыдания. Когда они рассчитывались в конторе мотеля, по телевизору шел репортаж о ситуации с заложником в «Шоуфилд секьюрити ассошиэйтс». Элеонор услышала страшное: подозреваемым был ее муж, – и даже не сомневалась в том, что это правда. В глубине души она всегда чувствовала неладное и теперь винила себя за то, что ничего не предприняла раньше. Вся их совместная жизнь оказалась ложью.

– Элеонор, ты меня слушаешь?

Сняв телефон со столика, она ушла с ним в ванную, выложенную ядовито‐зеленой плиткой, и плотно прикрыла дверь. В ванной воняло хлоркой.

Муж помолчал в трубку, прежде чем заговорить снова.

– Ты видела новости?

– Да… Сказали… сказали, что ты – Анархист, что тебя ищут в связи еще с десятком убийств.

– Прости, Элеонор. Жаль, что тебе пришлось это услышать.

– Иначе ты продолжал бы мне лгать?

– Нет, я хотел рассказать тебе сам, и ты бы все поняла.

– А что тут понимать, Харрисон? Ты убийца! Как ты мог…

– Дело в том, что я родился без души…

В его голосе звучала боль.

Слова мужа потрясли Элеонор. Харрисон поведал ей о насилии, которое перенес в детстве, и все же она никогда не думала, что муж действительно верит в те ужасные вещи, которые рассказывала ему мать и другие члены секты. Наверное, ей и в самом деле следовало расспросить мужа поподробнее. Плохая из нее вышла жена.

– Харрисон, твоя мать и все те люди были безумцами!

– Я хотел стать для вас всем на свете – мужем и отцом, которого вы заслуживаете… Прости, я тебя подвел.

Его голос дрогнул, и Элеонор услышала, что муж плачет. Она сознавала, что должна ненавидеть Харрисона, и в то же время невольно его жалела. Элеонор было известно, что пережитое в детстве наложило отпечаток на его восприятие мира, и все же она не представляла, что психологическая травма мужа настолько глубока.

– Харрисон, мы тебя любим! Всегда любили и будем любить! Ты должен сдаться. Мы пройдем через испытание вместе…

– Я не могу.

– Можешь! Просто тебе требуется помощь, нам всем она нужна…

– Ты не понимаешь, Элеонор. Я попросил вас бежать не для своего блага. Вы находитесь в опасности.

– Что за опасность?

– Пророк…

– Лидер той религиозной секты? Ты вроде бы говорил, что он умер?

– Нет, и он не оставит меня в покое. Он и не уходил из моей жизни. Этот дьявол сидит у меня на плече с самого моего рождения. А теперь ему потребовалась ты. Он задумал принести в жертву тебя и наших детей.

Элеонор сдержала рвущийся из горла крик и ощутила, как задрожали колени.

– Черт бы тебя побрал, Харрисон! Как ты посмел подвергнуть опасности наших ребятишек?

– Я не хотел… Прошу, поверь мне!

– Тем более тебе сейчас есть смысл сдаться! Полиция нас защитит. Вдруг они пойдут на сделку, если ты дашь показания против Пророка?

– Максимум, на что можно рассчитывать, – это больница для душевнобольных вместо тюрьмы. Не собираюсь подвергать вас подобному унижению! Я знаю, что это такое, и никогда с вами так не поступлю. У меня есть деньги. Мы могли бы все забыть и…

В дверь резко постучали, и Элеонор подскочила, выронив телефон. Стук эхом заметался по зеленой ванной. Она быстро открыла дверь, надеясь, что стучит кто‐то из детей. На пороге стоял незнакомый мужчина.

•

Шоуфилд сжал трубку старого дискового телефона, стоявшего на ночном столике в номере захудалого мотеля, и в отчаянии крикнул:

– Элеонор!

Упавшая трубка звякнула, а потом донесся приглушенный крик.

Он звал жену снова и снова, чувствуя, как на глазах рушится мир. Сомневаться не приходилось: Пророк разыскал его семью. Перед мысленным взором Шоуфилда пронеслись образы детей, горящих заживо, и он рухнул на колени.

В трубке раздался мужской голос, низкий и полный угрозы, однако Шоуфилду он был незнаком.

Неизвестный говорил сухо и деловито.

– Твоя семья у меня. Не сделаешь то, что я тебе сейчас скажу, убью всех четверых.

День седьмой. 21 декабря, утро

110

Ночью началась метель, словно цунами промчалась по Большому Чикаго. Ветер, казалось, дул во все стороны сразу. Колючие снежинки жалили щеки Маркуса, когда он пробирался к арендованному дому. Вообще‐то коттедж на Артезиан‐авеню в Брайтон‐парке, в десяти минутах от центра Чикаго, выставили на продажу, однако некоторая сумма наличных за недельную аренду продавцу нисколько не помешала. Хозяин называл свое жилище «бунгало», однако Маркусу дом больше напоминал небольшой сарай: синий сайдинг, ярко‐красное крыльцо… Неудивительно, что спрос на дом отсутствовал.

Эндрю открыл дверь. Зайдя внутрь, Маркус потопал ногами по коврику, сбивая снег, и повел плечами, пытаясь согреться. Внутри дом выглядел не лучше, чем снаружи: бледно‐желтый линолеум и обои цвета ржавчины. Ковров на полу не наблюдалось. Несколько межкомнатных дверей необъяснимым образом давно слетели с петель. Внутри почему‐то стоял неистребимый запах мочи. Скорее всего «бунгало» раньше занимала леди с миллионом домашних кошек, и те гадили, где считали нужным.