Пророк

— Ты подделка гораздо меньшая, чем они все вместе взятые, — я заставила его повернуться ко мне лицом. — Говоришь ты лучше многих, а есть и танцевать я научу. У Йордена получалось гораздо хуже, он просто вёл себя нагло и самоуверенно. Постарайся ради меня!

Микаш пристально вглядывался в мои глаза, словно искал там ответы. Протянул руки и провёл по моим щекам большими пальцами, улыбаясь таинственно-печально.

— Как пожелаешь. Ты ведь желаешь?

— Да! — я бросилась надевать платье, пока он не передумал. — Надо бежать к портному. А позавтракаем потом, да? Вместе мы всё одолеем!

Микаш взирал на мою суету отстранённо. Лишь после долгой паузы выдавил:

— Да-да, — и тоже оделся.

Лавки портного и сапожника на главной площади совмещались в пристроенных друг к другу домах с общей стеной. Можно было пошить костюм и тут же подобрать к нему туфли. Цену за большой заказ уступали куда охотнее.

В продолговатом помещении с высокими окнами на стенах повсюду висели рулоны тканей, образцы лежали на длинных столах, в середине комнаты стояли приземистые лавки для снятия мерок. В глиняных лампах на свечном огне подогревалось сандаловое масло, источая нежнейший аромат.

Портной показывал мне эскизы костюмов на бумаге. В моду входили несуразно широкие штаны до середины бедра, туго набитые ватой, как два шара, с оборками внизу. Их носили с разноцветными чулками и коротким, очень узким камзолом, самые популярные цвета — голубой, золотой и малиновый.

Микаш развалился в кресле и разглядывал потолок. Ему, быть может, и пошло с его-то высокой стройной фигурой и длинными прямыми ногами, но он бы явно не понял такой экстравагантности. Чего доброго откажется, а то и вовсе обидится.

— Нам бы что-нибудь более строгое и скромное. Он только-только назначение получил. Сорить деньгами не по чину, — объяснила я портному.

Тот понимающе кивнул и показал более дешёвую одежду. Мне понравился строгий костюм прямого кроя из тёмно-коричневого сукна со светлыми застёжками и тонкой вышивкой на воротнике и манжетах. Микаш кивнул и терпеливо ждал, пока портной снимал мерки и подбирал, какой оттенок подойдёт к смуглому и выдубленному на ветру лицу.

— Тебе тоже нужен наряд на приём, — подал голос Микаш. — Я не пойду без тебя.

Нехороший блеск в его глазах говорил, что он настроен решительно. Сложил руки на груди и отвернулся. Спорить бесполезно.

— Ладно, но с условием. Ты будешь со мной танцевать.

Он улыбнулся и кивнул.

Ещё час мы подбирали одежду для меня. К сожалению, на платье из тонкого муслина, похожее на то, в котором я встречала парад Победителей, денег не хватило.

— Другая ткань к вашему утончённому личику и воздушной фигуре будет кощунством! — посетовал портной.

Я вздрогнула и прижала палец к губам, скосив глаза на Микаша. Он безучастно ждал в кресле. Хорошо, что ничего не слышал, иначе бы снова распереживался из-за пустяка. Мы сошлись на менее дорогой льняной ткани.

— Сделаю из этой жалкой тряпки самое лучшее платье, какое только смогу! — с жаром заверил портной.

Похоже, я его очаровала. Удивительно!

Когда мы вышли из лавки, Микаш вручил мне свой увесистый кошель.

— Зачем? — нахмурилась я.

Он пожал плечами:

— Я не умею их тратить.

Почему я чувствую себя его сварливой жёнушкой, когда мы даже обручальными браслетами не обменивались?

Подкрепились в знакомой забегаловке: на улице прямо с круглой печи подавали горячие блинчики с мясом, капустой, грибами или сладкие с вареньем.

Вернувшись домой, я разметила мелом на полу стрелки. Показывала сложные па, скрестные шаги, повороты и реверансы, усложняя всё то, чем учила раньше у шамана Хорхора и на свадьбе туатов. Микаш сносил всё стоически. В его голове явно бродили шальные мыслишки, но узнать ничего не получалось.

— Музыки нет, но ты слушай ритм своего сердца и двигайся в такт, — советовала я. Его объятия стали слишком крепкими и властными, разум предавал меня, делая коленки тряпичными. — Не так близко. Для высшего общества вся близость за закрытыми дверями спальни, а на людях нужно держаться на расстоянии вытянутой руки.

Микаш отстранился и улыбнулся так, что на щеках прорезались шаловливые ямочки, но глаза остались пугающе печальным.

Танцевать получалось всё лучше, как только Микаш перестал зажиматься и волноваться, не смотрел всё время под ноги, путаясь в них и запинаясь, а уверенно вёл и кружил меня. Столько страсти в нём чувствовалось, что нельзя было не подчиниться, даже когда танец превращался в его импровизацию, а то и вовсе заканчивался в постели.

С едой выходило хуже. Мы приносили ужин из корчмы домой. Микаш часами чах над ним, путался в приборах, забывал, как их держать. Еда скользила по тарелке, убегала от вилки, высыпалась через край, мясо не хотело пилиться. Микаш не бил посуду, просто становился всё мрачнее и молчаливей. Особенно плохо выходило, когда он садился за стол голодный и торопился.

В очередной раз потерпев поражение в сражении с бараньими рёбрышками, Микаш сложил приборы возле тарелки, поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями.