Прорыв

Несколько раз принимался я и уже готов был рвануть вперед, наконец, к финальному торжеству и взаимной победе, но каждый раз в решающий момент она ускользала, выталкивала меня, не в силах вынести страх и боль. Я пытался убедить ее, что лучше уж сразу – как вырвать зуб, – что медленность эта лишь растягивает, увеличивает боль, что рано или поздно это придется сделать, так лучше прямо сейчас, так ведь? Она кивала согласно, но тотчас ускользала опять, как только я начинал осторожно. Да, конечно, так хотелось перестать сдерживаться, наконец, рвануть – и все дела! – зубной врач ведь не считается с нашими страхами, криками, – но ведь это не больной зуб, черт побери, я помнил, как важен для девушки первый акт, сейчас определяется многое – импринтинг, елки-зеленые, впечатывание! – и либо станет это для нее актом беспомощности и обязательного насилия со стороны мужчины, либо – наоборот – внушит уважение к себе самой и партнеру, прогонит страх и принесет спокойствие, удовлетворение, радость. К тому же я пока что не был уверен в том, что в самый решающий миг – миг победы! – смогу удержаться и не дам сработать извечному механизму, благодаря которому все мы появились на свет. Нельзя было ставить ее в столь серьезное положение – я обязан был выполнить свой долг чисто и без нежеланных последствий. Она доверилась мне – я должен…

Время шло между тем, наступило утро – оно опять было пасмурным, – затем и день. Мы не пошли на завтрак, и я был командирован ею на набережную за пирожным и молоком. Принес… Наши взаимные труды продолжались. Постепенно, медленно мы приближались к цели.

Несколько раз кричал снизу Вася, я выглядывал и давал ему знать, что все еще занят.

Все глубже и глубже удавалось мне проникнуть в своем горячем и пылком стремлении к пестику таинственного цветка, прежде, чем она отталкивала меня. Но, наконец, в какой-то момент почувствовав себя в силах, а ее более-менее готовой, я обнял покрепче ее восхитительные бархатные упругие бедра и уже с гораздо большей решительностью попытался сделать то, чего мы оба так желали.

Конечно, это было приятно, конечно победная радость пронизала все мое существо, конечно, под горлом вспыхнуло яркое, блаженное пламя, и мы словно расплавились, слились в восторженное, невесомое, парящее в лазурном пространстве облако… Она вскрикнула, и непонятно было на этот раз, отталкивает она меня или, наоборот, прижимает… И, конечно, в самый решающий момент я вышел из нее, разрядившись на ее роскошный, упругий живот…

Крови было немного, и несмотря на то, что проник я достаточно глубоко, осталось у меня некоторое сомнение в том, достигли цели мы или нет, начался ли новый этап в ее жизни.

Все-таки решили, что начался. С чем я и поздравил ее от всей души. И предложил ей все же немного продолжить наш труд, чтобы окончательно убедиться. Однако для нее это сейчас казалось немыслимым из-за крови и боли…

Наша встреча, историческое это событие длилось почти сутки, и были это, конечно, восхитительные часы. Пусть и не дотягивали они целиком до ослепительного прорыва, но долгая, упорная совместная наша работа, новая, родственная близость и новое – столь же восторженное, как вчера, – лицезрение ее тела, ее цветка и, конечно, финальный акт были незабываемы!

Кровати мои, таким образом, стали дважды святыми (считая и Галю)…

Несколько раз я все же сфотографировал ее до победы – хотя и обнаженной, но все же не вполне так, как хотел. Как-то все же язык не повернулся предложить ей принять для фотографии ту самую позу, которой я вчера утром так восхищался – позу бабочки с распахнутыми крыльями, позу раскрытого солнцу цветка Но эта божественная картина, этот миг осознания и так навек запечатлелись в памяти моей…

Чувство родства и близости – и с креолкой, и с Леной теперь – горело во мне негасимо. Свершился наш тройственный союз на небе. Отныне мы – связаны. А, следовательно, НАС стало больше. Нас, просвещенных (как очень и очень надеюсь…). Благодарность и нежность – теперь к Лене – переполняли меня.

– Когда же мы встретимся теперь? – спросил я, провожая ее до выхода с территории нашего Дома.

– Я сама тебя найду, – сказала она опять, как и в тот раз.

Ну, что ж… На том и расстались.

15

Как же все относительно в мире, думаю опять и опять. Вспоминая, вижу, что так называемая «повседневность» вовсе не так обыденна – отнюдь! – она скрывает в себе зерна прорыва! Так же, как и момент прорыва несет в себе и частицы обыденности. Вечная диалектика, делающая наш мир неисчерпаемо прекрасным и никогда до конца не познанным, к счастью…

Разве лицезрение цветка было обыденностью? Разве доверчивость Лены и почти сутки нашей упорной прекрасной работы – повседневность? Да и что такое вообще «обыденность» в нашем многозначном мире? Это закрытость, заглушенность, обманутость кем-то, подчиненность чьей-то агрессивной воле, то есть порождение нашего собственного безволия, нашей тупости, трусости… Запаутиненность! Потому и называю то, к чему стремлюсь постоянно – прорыв.