Прорыв под Сталинградом

Люди не понимали. На протяжении многих недель они зябли в окопах с обмороженными руками и ногами и довольствовались 150 граммами хлеба – вот что они понимали, а также то, что начальство их бросило; преследуемые врагом, они тащились по адскому морозу бесконечно долгими часами и вдруг наткнулись на блиндаж, какого не видывали с тех самых пор, как окопались под Сталинградом, – где было тепло, свет, скамейки, столы и настоящие кровати с матрацами; и блиндаж стоял почти пустой. Все это доходило до их понимания. За десять лет им вдолбили, что единственное их право – это право молчать и на любой приказ горланить “так точно”. Сей урок мужчины затвердили как следует. Война, самая страшная в истории человечества, была развязана с помощью лжи и предательства. Но они молчали. Их превратили в орудие для порабощения и надругательства над другими народами. Их руками разоряли чужие территории, их незаметно завели в глубь России, до самого Сталинграда; заставили сражаться, голодать и мерзнуть; бросили подыхать, больных и раненых, как не бросают даже животных. Все это время они молчали. Да и теперь, когда к ним обратились, обеспокоившись немотствующими вопросительными лицами, отчеканили только заученное “так точно”… Они не обронили ни слова, хотя ответ казался предельно ясным: теплый блиндаж предназначен не для них, а для тех, кто вершил их судьбами, решая, жить им или умереть, для тех, кто в конце концов вынес им смертный приговор. “Так точно” неизменно вертелось у них на губах, даже когда вслух не произносилось, даже когда все против него восставало. Смертельно измученные люди медленно пятились спиной к двери, в последний раз впитывая мутными взглядами неземную роскошь.

Одержанный триумф не слишком-то окрылил подполковника. Дверь по-прежнему ходила ходуном и в конечном счете так и застыла нараспашку. Он не знал, где искать помощи. Позвонил в корпус и потребовал к себе человека из полевой жандармерии – “для неотложных поручений в процессе формирования нового фронта”. Человек и в самом деле прибыл, при нем атрибуты порядка – стальной шлем и сверкающий служебный значок, при помощи их волшебной силы он выдворял нежданных гостей обратно в темноту.

В блиндаже похолодало. В довершение всего погас свет.

– Условия что надо! – буркнул подполковник. – Распрекрасные! И они еще хотят, чтобы мы выиграли войну!

Он достал из кожаного чемодана тапки, зажег свечку и присел возле снова разгоревшегося камина. В этом положении его и застали Зибель и Бройер, когда вернулись поздним вечером измотанные и промерзшие до костей. Майор Зибель взялся за данное ему бессмысленное поручение с ревностью, достойной лучшего, более обнадеживающего дела. Он усердствовал как мог, будто от успешного выполнения задачи зависел исход войны. Но все усилия оказались коту под хвост. Полевая жандармерия корпуса, включая командира, незаметно испарилась. Только на железнодорожном переезде, где действовали Бройер и Зибель, с трудом удалось наскрести полсотни человек. Голодные и холодные люди топтались без дела, некоторые оседали на снег тут же. Ни довольствия, ни жилья добиться было невозможно, не говоря уже о шанцевых инструментах. Майору ничего не оставалось, как опять всех распустить. Когда возросший к вечеру поток беженцев обнажил всю тщету дальнейших усилий, Зибель отправился к начальству. Ни о каком задании в штабе даже не припоминали. Унольд уже уехал. Напоследок ему сказали:

– Значит так, считайте, вы свое дело сделали. Четырнадцатый корпус, которому поручено занять участок, уже на месте. Он и продолжит укрепление позиций.

– Продолжит укреплений позиций! – собиравший вещи Зибель зло ухмыльнулся, вспомнив эти слова.

– Что случилось? – обеспокоенно спросил подполковник.

– Мы уезжаем, возвращаемся обратно в штаб.

– Ясно, а что со мной? Насчет меня есть распоряжение?

– Насчет вас? Вы свободны и вольны поступать по своему усмотрению… Ищите свою роту, если не пропала охота. Разумно начать прямо отсюда, с лощины. Тут яблоку негде упасть – все на колесах. Наверняка нападете на своих.

Подполковник вскочил.

– Да как вы смеете, это возмутительно! Взять и выставить человека на улицу, неслыханно… Я буду жаловаться! Я пойду к командованию корпуса!

Он бросил в чемодан войлочные тапки и туалетные принадлежности и, не прекращая ворчать, нырнул в меховую шинель.

– Не удивлюсь, если при такой отменной организации мы проиграем войну… По крайней мере, на этот раз ясно, где искать виновных. Все на совести начальства, тупоумного армейского начальства!

Бройер сидел за столом, запустив руки в волосы. Впечатления дня, жуткие картины отступления, хаос на железнодорожном переезде – все это вконец пошатнуло его душевное равновесие. Хотелось забиться в угол, ничего не слышать и не видеть. Не может этот идиот помолчать? Бройер чувствовал закипающее негодование, вскинул голову и вдруг понял, откуда он знает это лицо. Пенсне, прямой пробор, усики и ехидный взгляд… “Надеюсь, когда-нибудь увидеть всех вас в моей пулеметной роте!”

Бройера захлестнула безумная ярость, он вскочил и кинулся на подполковника.