Прорыв под Сталинградом

– Кто виноват? – заорал он. – Начальники?.. Я скажу вам кто. Вы виноваты. Так точно! Лично вы и вам подобные! Вы, прожженные слепым патриотизмом, на все отвечающие “ура”, охрипшие от боевого клича, которым вы травите даже детские души, со стальным шлемом и клюкой под черно-бело-красным стягом, горланящие “по Франции маршем победным”… Виноваты вы, вы один, господин учитель Штраквиц!

Он схватил подполковника за обшлага шинели и встряхнул, как набитый соломой мешок. Глаза у старого офицера выкатились из орбит, пот выступил на лбу. Ему почудилось, что он в сумасшедшем доме, и на секунду даже взяли сомнения – уж не помешался ли он сам. Не помня себя от ярости, он вырвался, схватил чемодан и вылетел вон. Оказавшись на свежем воздухе, первым делом достал военный билет и собственными глазами убедился, что он не учитель Штраквиц, а подполковник Фридрих Зауер из Бреслау, участник Первой мировой войны, в 1936 году призванный из запаса, а до того успешный коммивояжер, торговавший пылесосами.

Низкий рокот мотора, стук дверей и бортов глуше обычного. Кажется, ночная стужа изменила даже свойства металла. Бройер сидел в машине, забившись подальше в угол. Зубы стучали, не только от ненавистного холода. Перед его глазами заново проигрывались страшные сцены распада. На память приходили разговоры с Визе. “Лейтенант оказался прав, – признал Бройер, – война будет проиграна. И проиграна здесь, под Сталинградом. Что станется с родной Германией…”

Тормоза завизжали, и грузовик замер. На переезде под Гумраком образовался настоящий затор. Ночь освещало зарево пожара. Зибель вышел из машины и принялся жестикулировать, вызволяя из снега полноприводный “хорьх”. Когда с грехом пополам они выбрались на свободную дорогу к Сталинграду, майор тихо заметил:

– Первая брачная ночь.

Бройер повернулся к нему и устало спросил:

– Вы о чем?

– Сегодня утром я послал из штаба армии телеграмму в Глейвиц, невесте своей… С прошением заключить брак заочно. Они сначала не хотели: дескать, линия перегружена. Но Паулюс дал добро. Сказал, что относится к таким вопросам с сочувствием. Вечером начштаба дивизии сообщил мне, что просьба удовлетворена. И согласие невесты получено.

Когда оба офицера явились в штаб дивизии, чтобы доложить о возвращении, они застали там капитана Энгельхарда. Тот сидел и читал при свете керосинки. Но тут же поднял голову и, приложив к губам указательный палец, предупреждающе посмотрел в угол. На раскладушке под одеялом лежал Унольд. Глаза его были закрыты, в потемках белела костлявая голова. Унольд не шевелился, и никто не знал, спит он или нет. Рядом на ящике покоился пистолет. Майор выудил из недр шинели бутылку коньяка, Энгельхард поставил на стол два стакана и фарфоровый горшок. Зибель разлил. Похлопал капитана по плечу.

– Женись, парень, вот тогда помрешь со смеху! – сказал он. – Ну, да ладно, за брачную ночь!

Он залпом опорожнил стакан, а потом тихонько рассказал обо всем, что приключилось с ними за последние два дня. Энгельхард слушал серьезно и собранно. Время от времени поглядывал в темный угол, словно ища поддержки. Но оттуда не доносилось ни звука.

– Да, – наконец молвил он, – это конец. Я думаю, мы себя исчерпали. Остается только достойно сойти со сцены.

– Достойно? – бесцеремонно рассмеялся майор. – О каком достоинстве вы говорите?! Самое время господам начальникам вылезти из своих нор! Да и Паулюсу тоже, пусть уже нос высунет и посмотрит, что тут творится, как мрут люди – с достоинством или нет… Все еще воображает, что у него есть солдаты, что он командует, возводит линию обороны! Лучше выйди и погляди! В истории человечества ничего подобного не бывало!

Зибель пригладил непослушные волосы, то и дело падавшие ему на лицо.

– “Величайшему полководцу всех времен” пристало только величайшее, беспримерное поражение! Что тут непонятного?!

Он схватил бутылку, собираясь наполнить стаканы по новой. Капитан поблагодарил и отказался, тактично подняв руку. Его чрезмерная корректность противилась такому неистовству.

– Господин майор, я бы попросил вас не заговариваться! – сказал он с подчеркнутой вежливостью. – Я правда не понимаю, как только хватает у вас смелости порочить имя фюрера. Все совершают ошибки, особенно в подчиненных эшелонах, где люди в буквальном смысле не дотягивают до масштабов гения. Это ни в коем разе не касается личности Гитлера и не бросает тени на его роль во всемирной истории. Фюрер на голову выше всех нас, он уникальное явление, которое случается раз в сто лет и которое не в силах умалить никакая критика. Он стоит по ту сторону добра и зла, в нем есть что-то от ницшеанского сверхчеловека!

Энгельхард снова с надеждой посмотрел на кровать в углу. Если подполковник спал, то возбужденный разговор должен был его разбудить. Но Унольд не издавал ни звука. Он находился бесконечно далеко от рода слишком человеческого. Зибель уже не следил за разговором. Его глаза остекленели.