Прорыв под Сталинградом

– А по-моему, план не так уж плох, – горячо заявил он. – Жаль только, поздновато! Самоходки-то все раскурочены, да и боеприпасы тю-тю… Но если действительно есть шанс пробиться к нашим, пусть даже не у всех, значит, план не плох, по моему разумению…

Майор оглядел собравшихся и умолк, так и не встретив одобрения. Глаза полковника фон Германа на несколько секунд закрылись.

– Шансы пробиться к нашим равны нулю, – наконец произнес он. – Фронт почти в трехстах километрах. От голода и истощения люди уже на пределе, обозы рассеяны. То, что было упущено в самом начале, не исправить… Но речь даже не об этом. Предложенный план – это чистой воды харакири, ничего другого тут и не подразумевается. Он позволяет ускорить процесс уничтожения армии, “борьбу до последнего патрона”, и в то же время нанести противнику максимально возможный ущерб. Вот о чем сейчас речь и только об этом… Армию уже не спасти.

Полковник Штеффен согласно кивнул. Волосы на его лысом затылке топорщились пушком, как гребешок попугая. Прежде он служил в генштабе. Но разногласия с начальником закончились его переводом в войска. Не теряя надежды скоро вновь вернуться в штаб, он командовал подчиненным ему пехотным полком с дюжим рвением, демонстрируя твердость характера и честолюбие.

– Героический уход – очень хорошая идея! – крякнул он, и его кадык заплясал в вырезе камуфляжной куртки. – Единственно верная, а уж потом туши свет. Во всяком случае лучше, чем торчать тут на убой… И да вспыхнут напоследок деяния Шестой армии снова во всей их славе.

В блиндаже поднялось волнение. С задних рядов долетел ясный голос.

– А как быть с ранеными?

Полковник фон Герман пристально взглянул в худощавое лицо, обрамленное мягкой иисусовой бородой. Он был высокого мнения о молодом майоре, которому всего две недели назад доверили командовать пехотным полком. Вопрос повторился настойчивее.

– Что с ранеными?! В котле тысячи необеспеченных больных и раненых. Обстоятельство, как мне кажется, немного омрачающее светозарное имя Шестой армии.

– О тяжелораненых в плане ничего не говорится, – полковник размеренно произнес каждое слово, будто отсчитывал на стол монеты. – Их придется оставить. Для легкораненых, обмороженных, истощенных – короче, для тех, кто к маршу не годен, предусмотрено следующее: поскольку стремительное продвижение русских на западе может сорвать операцию, на железнодорожной насыпи между Гумраком и Вороново запланировано развернуть линию обороны… из еще боеспособных больных и раненых.

Полковник сделал глубокий вдох. Потом заговорил снова, быстро, почти с презрением:

– Есть опасения, что приказ не встретит в рядах остающихся должного энтузиазма. В связи с этим рекомендуется распространить информацию о том, что… что с запада к нам на выручку идет тысяча немецких танков, что они уже выезжают на Донскую дорогу и что до их появления позицию надо удерживать любой ценой. Окрыленные надеждой солдаты будут отчаянно сражаться, а мы тем временем совершим в другом месте прорыв из окружения.

Воцарилась тишина, нарушаемая только неутомимым тиканьем карманного будильника на столе. Полковник Штеффен несколько раз судорожно глотнул воздух, но, взглянув на застывшие лица офицеров, поспешил отогнать неприятные мысли. Среди присутствующих началось движение, и вперед протиснулся молодой майор, бравший слово ранее. Он отступил ото всех на два шага, вытянулся в струнку и вскинул руку для доклада. Голос его рассек воздух, как меч.

– Господин полковник, от имени вверенного мне полка заявляю, что в войсках данный… данный “план” не встретит понимания.

Стена молчания рухнула. Со всех сторон раздались крики: одни одобряли, другие на чем свет ругали.

– Очень верно сказано! Так точно, тут и обсуждать нечего! В конце концов, всему есть предел! Позор!

Низкорослый майор артиллерии тоже приободрился:

– Я вот думаю, отличное это дело, план. Несчастные парни изнывают от тоски, а тут им такой подарочек – самый взаправдашний воздушный замок, в котором даже лавровый венок победителя имеется, чудесная, понимаешь, идея!

Одним жестом руки полковник фон Герман прервал нарастающий поток красноречия.

– Довольно, Майер, – отрезал он. – Вы выразились достаточно ясно… А что вы скажете, Штеффен?

Колючий взгляд полковника кружил по блиндажу. И упирался в ледяную стену.

– Если людей нечем обнадежить… Сказать хотя бы… – Штеффен все медлил и медлил с ответом. На помощь никто не приходил. Наконец он сдался: – Героический уход представляется мне весьма сомнительным, весьма сомнительным. Не думаю, что он найдет отклик в войсках.

– Другие мнения есть? – спросил фон Герман, подводя итоги. Никто не вызывался. Полковник выдохнул, черты его лица разгладились. – В таком случае благодарю вас, господа, – произнес он уже не так официально. – Другого я не ожидал. Помирать, так с музыкой, как подобает солдату, пока это еще в нашей воле.

Он попрощался с офицерами, лично пожав каждому руку. Последним подошел капитан, из свиты адъютантов.

– Позвольте только один вопрос, господин полковник. План, изложенный вами, родился в штаб-квартире фюрера?