Прощай, Америка!

– Сара, – с осуждением произнес Лукаш. Он не любил этого развлечения, не находил его ни забавным, ни веселым.

– Ну я тебя очень прошу… – Сара полезла целоваться к Лукашу, но не дотянулась. – Если ты не пойдешь – я устрою стриптиз прямо здесь!

Настроена пресс-секретарь была решительно, рука потянула край платья кверху.

– Все, Сара, идем. Я выступаю, – Лукаш взял Сару за руку и пошел в угол зала, к небольшой сцене.

Иногда на ней показывали стриптиз, а иногда, вот как сейчас, устраивали караоке.

На сцене в свете прожекторов стоял пьяный в стельку Вукович, газетчик из Хорватии. Собственно, понять, что он пьян, мог только человек, хорошо знавший хорвата. Движения его были четки, аккуратны, взгляд уверенный – только бледность лица выдавала высокую степень опьянения. Вот с таким же видом он на спор разбил стекла в полицейской машине месяц назад. Разбил и спокойно подставил запястья под наручники.

– Пшел со сцены! – закричала Сара. – Сейчас выступать будет Лукаш!

Перед сценой стояло человек двадцать зрителей, большей частью представители международного журналистского корпуса. Они оглянулись на Сару, кивнули, здороваясь, и снова повернулись к сцене. А ничего такого и не происходит. То, что лицо, приближенное к президенту США, напилось в дым, подцепило русского корреспондента на предмет интимных отношений – личное дело этого самого лица и, возможно, президента.

– Я – следующий, – сказал Лукаш Саре. – Все должно быть честно.

Музыка в зале стихла. Все будто оглохли одновременно.

– Выступает Здравко Вукович! – объявил эм-си-управляющий-владелец и черт знает кто еще в массивный никелированный микрофон. – Следующий…

Барабанная дробь.

– Лукаш! – завизжала Сара. – Лукаш-Лукаш-Лукаш!!!

Лукаш поймал на себе сочувствующие взгляды и поморщился.

– Михаил Лукаш, – эм-си указал черным, с розовыми морщинками на суставах, пальцем на Лукаша.

Итак…

Караоке для журналистов в «Мазафаке» было особенным. Тут не нужно было петь и попадать в ритм, тут нужно было подняться на сцену и рассказать смешную историю. Или хотя бы какую-нибудь. Обязательное условие – про пиндосов. Про то, как пиндосы в очередной раз облажались.

Победителя выбирали зрители, и он получал приз. Причем заранее не говорили, что именно будет этим самым призом. Как-то вручили ящик бренди, а как-то – живого поросенка.

Проблема была не только в том, что Лукаш не любил этого развлечения, испытывая к нему нечто вроде болезненной брезгливости. Черт с ним, с караоке, один раз – не… не считается. Мало ли что по пьяни можно отчебучить… только вот не было у Лукаша истории, и как бы он ни был пьян, просто так позориться не хотелось. Тем более что, услышав о грядущем выступлении Лукаша, к сцене стали подтягиваться его знакомцы и приятели.

– Ты решил принять участие? – Ковач хлопнул Лукаша по плечу. – А ведь клялся…

– Убери руки от моего мужчины!.. – потребовала Сара. – Только я сегодня могу…

– Считай, один голос за тебя уже есть, – сообщил раскрасневшийся Квалья. – Я – в любом случае за тебя…

– Два голоса! – поправил Ковач.

– Три! – сказал Смит. – Но вы все равно постарайтесь…

Морель молча показал большой палец.

«Твою мать, – тоскливо подумал Лукаш. – Они же мне все это потом припомнят… Фиаско они не простят».

– По улице небольшого пиндосского городка, – начал, наклонившись к микрофону, Вукович, – шел патруль миротворцев…

Говорил хорват на английском, тут все выступали на английском – все номера писались на видео, а потом выкладывались в Сеть. Местный зритель из пиндосов наверняка особенно внимательно отсматривал эти ролики, с большим, надо полагать, удовольствием.

Так вот, все выступали на английском, но пиндос всегда оставался пиндосом, а Пиндостан – Пиндостаном. Вот и пиндосский город прозвучал как Пиндостаун. Россия внесла свой лексический вклад во все языки мира. Даже у китайцев во время разговоров среди своих между всякими там «сяо-мяо» проскакивало иногда «пиндос» и «пиндостан».

Американцы тоже уже успели хорошо усвоить, кто такой пиндос, и что ничего приятного в этом слове для них нет. Лукашу доводилось слышать, как американец американца, в пылу ругани, называл пиндосом, получал в ответ – «сам пиндос» и удар в лицо. Или сразу – удар в лицо, без разговоров.

– Вдруг из одного домика… маленького беленького домика с небольшим ухоженным газоном… вышла девочка… маленькая милая девочка лет пяти, – Вукович обхватил стойку микрофона пальцами и, будто звезда рок-н-рола шестидесятых, наклонил ее. – Миротворцы посмотрели на маленькую девочку и остановились. Это была очень миленькая девочка. Миленькая и ужасно худая…

– Надо стрелять! – заорал кто-то из глубины зала, на него зашикали.

– …В городе уже с неделю нечего было есть, – пояснил Вукович зрителям. – Какие-то идиоты обстреливали машины с продуктами, а в самом Пиндостауне никто ничего не выращивал. Кошек, правда, уже съели. «Дяденьки, – сказала маленькая девочка, – я очень хочу кушать, – сказала девочка, – я не ела уже два дня…»