Прощай и будь любима

– Милая, о чем ты говоришь?! О чем! Лучше бы рассказала, кем сейчас увлечена, кто обитает в твоем сердце. – Кирик смотрел на нее с необычайной мягкостью, нежно. Вздохнул и продолжил: – Все возможно. Но! – вспомни: православие никогда не вело религиозных войн! Европа – Филипп Испанский всю жизнь воевал с Елизаветой Английской… Протестантов предавали проклятию. А инквизиция?..

– Что же будет со всеми нами?

– Посмотрим – это любопытно! Поглядим, на что способны люди. Одичают? Уже дичают… У человека нет истории, он рождается каждый день. Сейчас наступил момент – как страшный суд, и каждый за себя несет ответ.

– Но очень легко растеряться, вообще потерять себя.

– Но ты-то, я уверен, наверняка не растеряешься, так? – Кирилл прижался к ее плечу.

Она осторожно отодвинулась.

– Я? Я поняла, что от каждой теории надо заимствовать ма-а-ленькую частицу, то, что подходит тебе… А еще я стала по утрам… как бы открывать «крышку головы» – и через меня идет луч в космос… – призналась Тина.

– О? О! – восхищенно заметил Кирик. – Помнишь, как ты видела в небе собственное антитело?.. Не каждому, далеко не каждому такое дано! Так что – верь себе, слушай себя – и все будет о’кей!

…Они бродили между Шаболовкой и Донским монастырем, говорили, говорили. Ночью Тина ломала голову над его судьбой. Пел в Одесском театре, в Саратовской опере, но отчего нигде не задержался, не прижился? И отчего ни одна дама не подарила ему сына, который мог бы составить смысл его жизни? Может быть, в глубине души его царила непомерная гордость и петь он хотел только главные партии? Не подчинялся дирижерам, ему претили эти «раз-два-три», а в результате? Только церковный хор?

Ушел из оперы – усовершенствовал фортепианную игру (тут ему не надо было никого слушать, никому подчиняться), стал музыкантом – и опять что-то его не устроило. Бедный менестрель! Однако, кажется, нашлась и женщина-певчая, с сильным голосом, но «слоновьими ногами».

– Кирик, ты теперь всегда будешь только певчим в церкви? – спросила она.

– Может быть, да, может быть, нет – смотря куда поведет меня судьба Познания.

Валентина еще не утратила молодежных идей – и ей пришло в голову пригласить Кирика с концертом в их корпус: главврач это любила.

Задумано – организовано – сделано.

…И вот уже в спортзале собрались дамы в выцветших серо-коричневых халатах, но причипурившиеся, не спускавшие глаз с музыканта. Он сыграл венгерскую рапсодию Листа, два ноктюрна Шопена, экспромт Шуберта (все еще не утратил и доли блестящей техники).

А потом усмехнулся, обернулся к ней:

– Не надоело?

– А спеть вы можете? – раздался нервный робкий голос.

– Хм! Что́ – вот в чем вопрос. Хохлушек или итальяшек?

И тот же голос напомнил: «Дербенева».

– О! – Кирилл откинулся к спинке стула, пробежался по клавишам, отбросил шевелюру. И разнеслась ставшая модной песня Леонида Дербенева:

Призрачно все в этом море бушующем,
Есть только миг, за него и держись…

Пел он эту музыку поразительно. Кажется, именно ее следовало петь в институте нервных болезней – пожалуй, он мог бы лечить людей своим пением, если бы не играл в небрежение ко всему…

Спустя три дня Тину выписывали из больницы. Она четким, крупным почерком написала свой номер телефона и отдала ему:

– Может быть, ты приедешь к нам на дачу – там хорошо. Договорились?

Менестрель с чувством, но церемонно поцеловал обе ее руки и наклонил голову.

…Осенью, уже после своего дня рождения, Валентина получила поздравление от Кирика: «…Ты упрекала меня в том, что я экспериментирую с женщинами. Напрасно. Просто я человек эмоциональный, музыкальный, и никто этого так не ценит, как женщины. Однако если подумать… Они ценят голос, музыку, но почему-то во мне выискивают недостатки и, в общем-то, любят не меня, а мою музыку.

Жду, когда ты прибудешь в Ленинград. Или нет?

…Трудно с Ириной. Она хлопает ушами, хвостом и языком и все несется и несется, но притом непременно хочет, чтоб это было со мной. То очень старается и проглядывает некий лик, а то ударяется в знакомые старые психологические пространства – и снова безликость. Думаю, что надо мне жить одному.

Увидишь, кстати, мой портрет – супергуру, но интересно. Одна художница взялась писать мой портрет и выдала этакого гималайского йога – образ, с которым я, по своему представлению, давно „завязал“. Ан вот достают его, значит, он есть. Искусство живописи недаром было когда-то предметом посвящения. Ведь это поистине имитация Творчества Космического. На чистом холсте несколько штрихов – и возникает образ, который начинает жить самостоятельной жизнью и полагать себя отдельным от Целого. Но ведь отдельное бытие не противоречит пребыванию в бытии Целого.