Прощай, Южный Крест! (СИ)

Американец появился у себя в конторе через четыре дня, Геннадий не стал медлить и поехал к нему: вдруг с легкой руки Лурье что-нибудь выгорит, вдруг вместо Чили икру закупят Штаты или лонго-майор острова Робинзона Крузо (если, конечно, там есть свой вождь), американец войдет в икорную долю и продвинет бизнес…

В общем, надежда на американца была, — хотя и слабенькая, не длиннее воробьиной лапки, но, честно говоря, была.

Луис сговорился со своим родичем, у которого была машина, и тот подвез Геннадия прямо к цветастому щитовому дому фактории, который занимал мистер Самуэль, — так официально величали американца; транспортную услугу Геннадий должен будет отработать рыбой и поставить родичу Луиса пять "поросят" — сальмонов. Икру Геннадий мог забрать себе — рыбьи яйца по-прежнему не интересовали настоящих вижучей…

Ждать русского родич не мог, гаркнул что-то на прощание, прыгнул в свою таратайку и, громко треща мотором, пуская длинную струю белого спиртового дыма, отбыл. Таратайка его по происхождению была бразильской и работала на техническом спирте.

Американец оказался тощим дедом с серыми кустистыми бровями, согнутый временем в корявый вопросительный знак, с пальцами, украшенными крупными золотыми перстнями и бледными губами, выдававшими главную хворь хозяина — у этого человека было больное сердце.

— Ну-с, молодой человек, что вам велел передать мне господин Лаурье? — на вполне сносном испанском спросил мистер Самуэль.

Москалев неторопливо, сохраняя достоинство, стал рассказывать о цели визита, описал процесс приготовления самой вкусной в мире красной икры и неожиданно засек, что лицо деда-американца начало потихоньку преображаться и приобретать неприязненное выражение.

Через несколько минут американец зевнул и поглядел на дорогу, проходившую под окнами фактории.

— А где ваш автомобиль, на котором вы приехали? — скрипуче, с одышкой поинтересовался он.

— У меня нет автомобиля.

— А кто, кроме Лаурье, может поручиться за вас?

— Никто, только Лурье.

— Два раза Лаурье и больше никто?

— Больше никто.

— Приехали вы на двадцать минут позже назначенного времени. — Мистер Самуэль задумчиво помял пальцами подбородок, покачал головой. — Нет, ничего у нас с вами, молодой человек, не получится. Я занимаюсь вином, могу дать тебе бутылки три-четыре на продажу, — неожиданно, переходя на "ты" произнес американец. — Попробуй их продать… Посмотрим на результат и от этого порога будем танцевать. Согласен?

Геннадий вздохнул:

— Нет, не согласен.

— Ну, тогда на нет и разговора нет.

Чувствуя, что в глотке возникло что-то жесткое, давящее, Москалев поднялся со стула:

— В таком разе простите, мистер Самуэль, за беспокойство. — Сделал несколько крупных резких шагов к двери и через пару мгновений очутился на улице.

В Пурео он добирался на ржавом разбитом автобусе желтого цвета, — в Штатах такие автобусы обслуживают школы, а когда они отрабатывают свою норму, то попадают не под пресс, где их обычно превращают в плоские металлические лепешки, а на палубы специальных барж, отправляющихся в Южную Америку. Там им находят достойное применение и еще лет десять — пятнадцать автобусы пылят по дорогам разных стран, перевозят людей, пока окончательно не превращаются в ржавь.

Когда на Чилоэ наступала зима, колеса автобусов обматывали железными цепями, иначе на обледенелых дорогах не удержаться, и громыхали они по тверди с впрессовавшимся в нее градом, будто танки, — рот надо было открывать, чтобы от резкого звука не лопнули барабанные перепонки.

Одна поездка на таком автобусе могла запомниться на всю оставшуюся жизнь.

Запомнилась она и Геннадию Москалеву.

В Пурео он вернулся подавленный, — ну будто бы кто-то наплевал ему в душу и растер плевок ногою. Понятно становится, почему американцев не очень, скажем так, любят латиносы.

В вигваме у него имелось немного спирта — держал на тот случай, если вывалится из лодки в холодную воду — для растирки. Но, видимо, растирание придется отложить, ибо сейчас она больше нужна не телу, а душе.

Из-под одежды, которую он повесил сушиться, достал банку с остатками спирта, нацедил себе полный стакан, достал также банку с икрой, сунул в нее ложку.

Прислушался к усталому звону, возникшему в ушах, к далекому шуму — это к вигваму вновь приближался град, мотнул головой отрицательно, хотя самому ему непонятно было, что он отрицает и чему готов сопротивляться, и выпил спирт, не отрываясь от кружки.

Думал, что задохнется, но не задохнулся, даже ничего не обжег себе, и дыхание у него не перехватило, более того — слепящей крепости спирта почти не почувствовал, вывернул из банки ложку с горбатой горкой икры, перекосившейся на один бок, сунул в рот.

Вкуса икры он тоже не почувствовал, словно бы и не икру ел, а что-то нейтральное, не имеющее своего "я", — то ли воздух, то ли вареную бумагу, то ли еще чего-то…

Голова после выпитого была ясной, холодной, спирт не повлиял на мозги. Геннадий опрокинулся на топчан, заложил руки за затылок.

Что делать, что делать?