Прощай, Сколопендра!

И вот так — всегда. Кто ему вбил в башку, что папаня появится именно этим летом — и обязательно: на этом самом месте?

…Где вообще этот «папаня»? Посылки он шлет, как же!.. Небось, новую семью завел. И ему — вообще! наплевать на этого белобрысого прохиндея Леху, на все его ожидание, щенячий взгляд, потухшую сигарету.

А что, может — мне Леху заложить, а? Вот мочилово будет. (Савраска таких вообще притапливал…). И никто ко мне не доломается: я же друга спасал).

…ЛЮ-Ю-ЮДИ, а вы об этом никогда не думали?.. Нет, серьезно?

К «прибытию» Родителей на на экран монитора Машка оживила стол: рассовала кое-как Филимона, прикрепив к стулу (чтоб не загремел костями); поставила тарелку с бутербродами, наши семейные чашки с золотым ободком и неизбежный самовар (вернее: самоварчик под хохлому). Из своей комнаты притащила печенье и начатую пиццу. И еще — вазу с фруктами. Когда я протянул руку, она щелкнула по пальцам, сухо пробормотав (по случаю неожиданного перемирия):

— Андре принес. Реквизит.

Потом она добавила:

— Дядя Жора нас уже сдал. Доставай свою «артиллерию».

И я вытащил из-за спины коробку с крупной детской надписью «Твои любимые насекомые», и часть этих любимцев расставил на столе, поближе к экрану. А впереди — разместил пострадавшего от розыгрыша кузнечика.

— Смотри: улыбайся! — Приказала Машка, словно я был в тюрьме на свидании.

…Начался вызов — и тут сестрица вспомнила самое главное!

Она рванула в свою комнату, чтобы буквально через несколько секунд вернуться «в приличном виде» (это значит — скрыть безнравственный топик под безобидным фартучком: листики, ромашки…). ХОЗЯЮШКА… (не доплыть мне до финиша!).

Руками сестрица заботливо обнимала горшок, где еще таилось что-то вкусное и зеленое, рекомендованное Гренадером к вечернему чаю.

— Надеюсь, ты убрал своего «великана» куда подальше?..

Она включила вальс Грибоедова — и мы напряженно замерли.

Родители ворвались к нам, как захватчики с чужих миров!

Они — спешили…У них через полчаса — прощальная поездка к океану; анализ текущей информации — «от верного источника»; напоминание в стиле «тепло, светло, едло» — и обязательные, как зубная паста, сожаления о разлуке и ожидаемая радость скорой встречи.

И глядел на нас дивный тропический мир (это они специально подобрали: чтобы мы не оскудели душой за время разъединения). По их столу бегала, привязанная за лапку, рогатая ящерица; яркий попугай (куда ж без него?) орал дурным голосом; чьи-то черные руки (прислуга?) подали на стол блюдо с шипастыми плодами. Из плодов выскочило загадочное в своей наружности насекомое — и Гошка из солидарности тюкнул меня в шею.

Я попросил «подать» насекомое поближе…может, это заинтересует дядьку Мотыля: охотника на всякие экзогамы?

Потом нас попросили разделиться (здесь из комнаты выехал я — там, за экраном, покинул стол человек с профессорской бородкой). Пока только Машке предстояло задушевное материнское слово о предстоящем выборе пути и возможных «кознях» охальных курортников…Только потом Родитель№ 2 начнет (в который уже раз!) выстраивать из меня «настоящего главу дома».

Жалко, что мы с сестрицей разругались: как весело мы обычно хохмили над заведенными порядками предков!

Своего «друга семьи» они, конечно же, не сдали…Наивные старые «плешки»! Вот такое папа-шоу: Родитель№ 2 из какой-то корзинки выпускал кучу мелкой местной фауны…Я так и не понял, что он там наловил (или — для него наловили!). Но моему насекомцу — это понравилось! Он вообще — общительный «парень», вы заметили? Он стал скакать по столу, обходя наши искусственные фрукты. Лицо Родителя вытянулись…Тогда он сразу перешел на «спортивные достижения»: собираюсь ли я в сентябре надрать задницу Лешке Шампуру, обошедшего меня в мае?.. И пошли в ход старые ржавые доспехи: о фамильной чести Кузнецовых и — настоящих мужских поступках.

Я сразу заткнул эту лажу: сказал с улыбкой, что звук — плохой, я его совершенно не слышу; и он тут же испуганно позвал Гренадера… И они со страхом глядели на безобидного моего приятеля, смоктавшего что-то из забытого Машкой горшка.

Я долго ворочался в эту ночь: все мне мешало, потому что — будоражило и томило. Я не лежал уже, а сидел — а Гошка бегал по спинке дивана.

И я думал: «Знаешь, братец, как мне осточертели все эти «хитрые» отцовские подходцы?.. Лучше бы он меня «ремнем поучил» (как, по словам Лехи, воспитывал его самого отец, пока не сбежал…); Или — в угол поставил (нет… Это смешно: коляску — в угол?). И поэтому — он бродил вокруг меня, теребя свою чеховскую бородку и не зная, как меня наказать в очередной раз…И подверг меня самому злому остракизму: выгнал из жизни в классику. До сих пор ко мне приходит ужас всех обезноженных детей: девочка-нянька, задушившая хозяйского ребенка. Она садится на мою постель (с этим, уже мертвым младенцем), и говорит, ласково шлепая меня по коленке: «Дети иногда так мешают, что просто ужас!»

И я — цепенею: хоть на руках — но хочу отползти.