Прощай, Сколопендра!

Что-то зашелестело за моей спиной, вздымаясь и отряхиваясь…И холодная арматурная лапа легла мне на плечи. Я вздрогнул, сжался…теперь я уже сам чувствовал себя маленьким: два огромных овальных глаза глядели на меня спокойно, без жалости. Он просился в мою душу всерьез. Наверно, целую минуту мы паниковали (как два контрабандиста, столкнувшись на границе).

Потом он расправил себя самого до потолка, тускло блистая зеленым покровом.

Странное вообще было ощущение (словно я опять — на врачебном осмотре). Он сдвинул в сторону мои бесполезные ноги — и уселся с краешку на диван. Челюсти, жвалы (или что там у него?) слегка разошлись — и я услышал писк мыши, попавшей в западню… Я уже знал, что именно так он «умирает со смеху».

«Видишь, — сказал он, — маленькие, мы все — беззащитные…»

— Ну, если тебе нравится быть маленьким…

«Нет, это тебе удобно: можно запихать в неудобный карманчик — или отправить щелчком в неизвестном направлении. Ты даже не знаешь, сколько у меня врагов — там, за окнами. Одно черное псовое чего стоит!»

— От Тристана я тебя как-нибудь спасу, — заметил я. — А если тебя приодеть — никто ничего не поймет. Это же курорт!

«А про гравитацию ты забыл, человек? Я задыхаюсь от земной тяжести.»

— Тогда сиди — и помалкивай в своем…моем карманчике!

«Видишь ли, царь Данька…На нашей планете нет понятия: мелкий, значит — ничтожный, слабый, которому всякий может дать пинка… Маленький, но разумный! все-равно считается у нас взрослой особью. Имаго! А тебе еще только предстоит последняя «линька: переход в высшее гражданское сословие.»

— Откуда ты все знаешь, глазастый?

ОН как-то грустно вздохнул: и усики-антенны плавно покачнулись, легли на крылья, как в траву.

«Вот чем ты мне нравишься, человеческий организм… Много у тебя вопросов, но гордыни — еще больше! И ЭТО МЕНЯ УСТРАИВАЕТ… Ты не ходишь кругами, как стрекоза над водой. Не шипишь что-то из норы, будто Краб-отшельник. И друзей фактически нет. В твоем мире — точно! Да и на моей планете ты бы жил под одиноким листом, горе-царь! Я, как будущий Воспитатель, это вижу.»

Хоть рассмешил…

Башня. Встреча

Мы ехали к Башне. Башня эта (высокая кирпичная дура), была за старым морским вокзалом. Раньше там то же был пляж: мы на нем семейно загорали. Мне тогда казалось, что это завод — провалился в песок, оставив одну трубу.

Башня и пляж сейчас заперты длинным унылым забором. Воротца есть, но и они — вглухую!

— Что мы там забыли, Гошка?

«Твое дело — крутить колеса!»

Так и хотелось…

Но я — промолчал. Спорить с дурацкой комахой… Он, конечно, прав кое в чем: вопросы у меня были. Но это он приперся ко мне, а не я — к нему. Разве не так?!

Невидимые барабаны разбудили под утро — и голос, нагло пробравшийся в башку, сообщил: что ОНИ — уже близко (да на здоровье!), что скоро будут (плясать, что ли?) — в общем; «Хай-Тоба, Хай-Тоба», не фиг спать…

Я перекатился злой на диване. Бестолковый советник мой рыскал по столу на передних — ага! коротеньких, беспомощных ручконожках… То же мне, ходить толком не может, «хвост» задрал… — а ту да же, пришелец!.. У-у-у, дрожу от страха.

Потом это чучело важно пошевелило усами: «Есть у вас Башня за старым вокзалом?»

Все у нас есть…И тогда он приказал ехать.

…Многим мы с Машкой обязаны почтальонке Зине, но самое важное — это простое и надежное средство домашней коммуникации, которое мы нашли в очередном мешке с барахлом, доставленном письмоношей. Там еще записка была, само собой — «бедному мальчику на колесах». Какие-то доброхоты выставляют у почты…

Барахло нам не пригодилось (все ненужное Машка оттащила в детдом поблизости). Но — оставили две погремушки: и вот они-то нас выручали, когда мы играли в молчанку.

И в это утро я пустил трещотку в дело.

Спросонья Машка даже не вспомнила о ссоре. «Куда ты?», — спросила она.

— Гав-гав! — Отсеял я, что означало: не твое собачье дело.

Машка кивнула, но потом сделала упреждающий знак. И я подождал, пока она сварганит пару бутербродов и нацепит мне на башку утконосую шапочку от солнца (она их — уйму по случаю закупила, потому что я их теряю).

На площадке перед входом заседал «педсовет». Старушки завороженно следили за ББГ; белый господин, как всегда, стоял под липой — и кормил своего шофера: узенькая мордочка свесилась к дарующей руке и — матерь Божья! облизывалась при виде шикарной гусеницы.

Гневно переглядываясь, бабульки пожимали плечами; одна Мелания Сидоровна вслух озвучивала всеобщее негодование: «Стыд потерял…А этот, из колониальной Африки — терпит…Должно, хорошо платят. Вон — и кузнечика на закуску!»

При слове «кузнечик» очнулся и забарахтался мой Гошка. Вчера из двух спичечных коробков и трех скрепок я соорудил ему вместительное укрытие — и пристроил на правом плече.

«Добрый господин! — сказал Гошка. — И хозяин заботливый.…»

ББГ приказал Дасэру подать лимузин прямо к пирсу и — величественный! Ушел, на миг заслонив от старушек солнце.