Прощай, Сколопендра!

Сколько он ни просил свою БАБЦУ — прекратить его нянчить! — эта упертая бабуля всегда сопровождает «мальчика» на общегородские зрелища. И каждый раз Леха проделывал один и тот же финт: посылал бабцу за мороженым, а сам — как полоумный, несся через пустую площадь, там подныривал под оцепление (кто остановит колясочника?) — и смешивался с толпой. Мне вот такие ухищрения были ни к чему.

Когда он подъехал (злой и сердитый), я уже страдал от грохота в ушах. Не выношу эти отбойные аккорды, но — праздник (куда денешься?). Вот я и не девался никуда, а молча, пригнув голову, слушал наставления говорливой старушки, ну — «чтоб я приглядел…» и прочие глупости. Машка давно уже от меня сбежала: они с Катькой Миллер поджидали праздничного шествия: основной заманухи любого нашего торжества.

Как назло, мороженщица куда-то слиняла; бабца осталась ее ждать — а мы с Лехой рванули к Каменному Мальчику. Здесь у Лехи была своя «дорожка», заплывать на нее было можно, но хамить (в смысле — встревать!) запрещалось.

Летом у памятника — всегда люди. Кто-то возлагает цветы, кто-то фотографирует…А вот эта девчонка — на очень дорогой швейцарской коляске, просто болтала через спинку своей коляски с высоким молчаливым джигитом. Левая нога — вроде нормальная; зато правая — вытянута на всю длину: в бинтах и гипсе. ДТП. Скорей всего — ДТП. Через полгода их «швейцарку» будут продавать на каком-нибудь сайте для инвалидов.

Леха уже вписался в тему. Расправил плечи, надул грудь барабаном — и был сам себе королем (хотя и сидел на замухрыжной «турке»)! Очень ловко он узнал ЕЕ имя, имя ее «погонщика» — и уже очень скоро вещал про свои тяжелые метры на длинных дистанциях.

…Ох и заливал! Даже медаль предъявил (единственную! За мой проигрыш…); он ее теперь постоянно возил в своем «багажнике» за спинкой.

Но медаль, к его удивлению, впечатлила не девицу, а ее погонщика Тимура.

— Вот кого ты мне все время напоминаешь — Принцессу! — Тарахтел Шампур, нимало не смутясь. — Москва у нас кино снимала, так там была принцесса: вылитая ты, Айше!..Это была ты, признавайся!..

А я все сидел и ждал, когда эта очередная «прЫнцесса» (или сопровождающий ее брат), наконец, врубятся, что мы на самом деле — не симпатяги-коллеги по ДТП, а самые натуральные ДЦПэшники (хоть я, например, не ДЦП — отлично знаю, что народ нас всех — обезноженных, складывает в одну корзину)… Поэтому все эти вальсы Шампура заканчиваются одним и тем же. Звонит позже строгий дядя: «Слышь, пацан: рули-ка ты подальше от нашей (дальше — имя)…Успехов тебе в спорте!».

Чтобы не маячить, я покатил в сторону неглубокого сухого бассейна: как-раз напротив Каменного Мальчика. Целый счастливый век назад я ШЛЕПАЛ по мелкой воде этого бассейна: среди других, счастливых и голопузых.

Интуиция заставила меня обернуться: это была ОНА, вырвавшаяся из Лешкиного плена.

— Вы всегда так выразительно молчите? — Спросила Айше.

На — «вы». Все они, такие — на «вы»!

Я молчал. Я молчал и тогда, когда подъехал Леха и вручил моей Айше фиолетовый цветок, сорванный с ближайшей клумбы. И вид у него был, как у альпиниста — добывшего эдельвейс с горного пика.

И принцесса — улыбнулась, и Тимур благосклонно кивнул.

Так вместе они и пропали в толпе, а я — задержался. Я завидовал Мальчику. Обожженному радиацией, с этим — бесполезным «бумажным» журавликом.

Он БЕЖАЛ, этот Мальчик. Пусть к своей гибели — но он БЕЖАЛ!

А я — ЕХАЛ.

К долгой и счастливой жизни…

Встретился я с ней только через год: и снова на открытии сезона. Это было как раз перед соревнованиями. Вновь музыка гремела; вновь — толпа; Мальчик со своей птицей в руке — и опять Леха, спасающийся от настырной бабки.

Я засек его издали: он полоскал мозги очередной юной курортнице.

Лавируя, я ушел в обход — и успел проскочить к кинотеатру. Шествие только началось: шли акробаты и гимнасты в ярких трико; шли баянисты и трубачи; шли целые ансамбли — болгарские, немецкие, татарские, греческие: в своих костюмах и со своими музыкантами; шли певцы и певицы, подметающие новенькую площадь — новенькими же подолами. Да что там говорить! Крутилось, плясало, звенело курортное лето.

И вдруг притих, затих, умер весь этот многоголосый гам…Встречали хвост колонны, — встречали ВЕЛИКАНОВ! И снова разом загремели фанфары (О, мои бедные уши!), загудели трубы, забили тамтамы.

Ходулисты!.. Вот настоящая любовь нашего города!

Они не просто шли: они ВОЗВЫШАЛИСЬ над мирской суетой, над визжащей толпой…Плыли на недосягаемой высоте дамы и кавалеры: золото и парча каскадами струилось к жалкой земле; у них не было лиц — только маски: лики цариц и победителей…Они — шествовали; и этим все сказано.

Затихли приветственные грома из динамиков, и в тишине толпа обступила своих любимцев. Первыми ринулись дети, путаясь в шлейфах; мамки судорожно вертели в руках бесполезные айфоны: дети и артисты — в кадр не помещались.

Я оказался в счастливой изоляции: просто вертел вокруг головой — и радовался суматохе. И тут с небес — донеслось:

— Вы всегда так выразительно молчите?