Прощай, Сколопендра!

— Да ну…Откуда ему взяться: ТВОЕМУ будущему, а? Вот где оно, ТВОЕ будущее! — И он сунул мне под нос плотный белый кулак. — Или ты хочешь индивидуально шить тапочки, клеить шкатулочки…Учти: у меня вакансий для таких, как ты — не разгрести!

Я прямо физически почуял, как меня сковывают какими-то средневековыми прибамбасами… Р-раз! — и одна рука в цепях; Два! — и вторая там же. Три! — и я не могу двинуть шеей… Еще бы он мне ноги сдавил. Да кому нужны мои мертвые «ласты»?

Он принял мое молчание — за согласие.

— Значит: дворецкий… А что, малыш: если ты будешь …будешь не просто сидеть в коляске! Делаем кэб; можно подпрясти пони — видел я такого лохматенького в Тропик — Парке; еще — грива в косичках… Возле кэба — фонарь с «настоящей английской набережной». Так, поехали дальше…

…А дальше — уже было некуда!

Я знал, что этого делать нельзя, не стоит… Но я все-таки сказал, что дорога (кривая, косая, с ухабами) — у меня СВОЯ; что личного дворецкого пусть изображает полоумный Дикуся; и вообще — я уже устал от его гостеприимства; гуд бай, «Мечта Мазая»!

И вот тут я понял, КТО был тот заяц — что, раскорячившись, улетал с ег борта в бездну. Это был НЕПОСЛУШНЫЙ заяц.

Я увидел глаза плезиозавра, обитателя местных вод. Немигающий, тупой взгляд змеи, всплывшей из древних топей…

— Бу-ца-ай! — Заревел он рыком, идущим из полуголодного брюха. — Мы плохо заботимся гостях. Ванную, живо!

А сам — грузный, плотный (как все белое, оседающее в сумерках) — сам он легко запрыгнул в кабину палубного крана.

И почти сразу — заскрипела стрела; а подоспевший Буцай (единым узлом: через колесо и подлокотники) закрепил свои поганые стропы… Дернулась и напряглась стрела…и я, почти кувыркаясь и — точно! хватаясь руками за воздух, — повис над палубой, как раскоряченная муха. Но я — молчал. И моего хозяина это снова взбесило.

— Купа-а-аться! — Заорал он истошно.

Так заорал. Что из-под тента высунулись любопытные головы.

Потом меня со всей дури шарахнули в море — в белые гребешки на темных водах. Я хлебанул воды сразу; коляску «возили» туда-сюда, пока я не отрубился.

Заложник

…Очнулся от того. Что бьют по щекам (и грамотно бьют!). Однажды я такое имел от Сан Саныча, тренера, когда полез дуриком на глубину, чтобы достать смеющейся девочке тигренка без лапы (но зато с гордой подписью «Отвага»).

Я заворочался, стал бить руками по воздуху…по воздуху, ЛЮ-Ю-ЮДИ!

Что-то жесткое и ледяное пытало спину… Когда светом промыло глаза — я понял. Козел Буцай затащил меня на самый край площадки, откуда начинался спуск для купальщиков. Площадка была металлическая, а сам желоб — пластиковым. Из пластика были и перильца с двух сторон.

С трудом развернувшись, я сел — обживая новое место. Коляска лежала внизу, рядом с лесенкой на трамплин. Вт тогда я подумал: человека не надо убивать физически: просто оставьте его наедине со своим ужасом. Время сделает все остальное.

…Однажды я спрятался от обид (меня собирались «вести» в школу). Я в школу хотел (Профессор объяснил, что наступает великая эпоха: я узнаю все то, что человечество натворило раньше). На перемене веселые старшеклассники — перед ВСЕЙ школой! заволокли меня на руках в учебный класс: где были нормальные дети. Потом другие нормальные дети ходили глядеть на «особенного» ребенка (районо посоветовало не обделять его вниманием). А на первой же перемене добрая девочка Катюша Миллер нагрузила меня мячиком. Чтоб я, значит, не чувствовал себя одиноким.

От этой вакханалии сочувствия я одурел к середине дня; к тому же — у меня болел живот. Когда я узнал, где туалет — за мной шла целая толпа. Я развернулся; я забился в ближайший угол, поджидая спасительного звонка. Но какая-то охающая от непорядка училка вернула меня к месту приписки: в мой галдящий класс. Все-таки я вырвался из опеки; я гнал свою скрипящую «коробчонку» по гулким пустым коридорам… Нигде не было пологого спуска: только ступеньки!..Последний стыд настиг меня изнутри, перед входом: появилась вызванная завучем родительница; Гренадер выдрала меня (зареванного до соплей) из мокрого сиденья, засунула под правую подмышку, левой рукой зацепила кресло — и со всем этим барахлом вытряхнулась на улицу.

Дома она запихнула меня на кухню, что-то впопыхах швырнув на стол и — вернулась в свой родзал: принимать здоровых бутузов.

А я решил исчезнуть. Навсегда. Я сидел на полу у огромного шкафа (там жил Филимон) и разбирал свой любимый «зоопарк»: коробку с игрушечными гадами, зверятами, морскими и небесными созданиями… Я на полный серьез мечтал! Вот сейчас случится чудо, я стану маленьким (не различимым среди них), совсем незаметным… Может, у меня даже появятся крылья. Тогда я улечу отсюда.

В своем убежище я и заснул; учить меня стали дома; никуда я не улетел — потому что крыльев мне не дали. Но «запертую комнату» я представлял: она — большая, в ней много воздуха. Но в ней — душно. А уйти — не позволят: пандус присобачат, обкормят свободой и всю жизнь будут пасти.