Прощай, Сколопендра!

— …Хотя — могу и цыганам. — Продолжал он, играя острием. — По экстерьеру — не совсем проходишь…Но там — помогут. — Он растянул свой лягушачий — во весь горизонт! рот и с удовольствием стал хлебать прохладу… Клоун!

— Я — человек светский…Но прежде всего — делец, капиталист и буржуй. И никуда тебе от меня, изверга, не спрятаться… Я тебя, как пса — за уши тащу к миске, а ты, сирота! еще сопротивляешься… доброму делу. Так?

И он стал чесать у меня за ушами своим шампуром.

— Не так, — огрызнулся я. — У меня есть родители: мама и папа. Понятно?

— Нет! — Заверил он искренне. — Родители — это те, которые родили, чтобы воспитать. А тебе — только бабосы шлют…Знаешь: как таких — как ты, называют? МАНИГРОШЕК. Ты просто — безЛИЧНЫЙ перевод. Усек?

И снова — шампуром по голове. Чтобы лучше понял?..

— Думай, двоечник. У тебя — несколько минут. Вернусь: проверю домашнее задание…Живи пока.

Яхта развернулась — и горизонт стал берегом. К этому берегу подгребала туча — вся в рваных швах далеких молний. Кто-то, грозный и неумолимый, уже командовал наверху свирепой армадой; вот он дал отмашку — и первый грохот ливня взял яхту на абордаж…Уже не видно было ни саму бухту, ни — добрую половину яхты…Обвалился тент; послышался неизбежный женский визг, насмешливые кавалерские причитания…

И стража моя — смылась!

А слева что-то заскреблось… Зловещий кто-то взбирался по сетке; меня опрокинуло на спину…Еще толчок, еще! Я тону… Я на «Титанике». И я давно знаю, кто сбегает с тонущего корабля первым.

…Яхта бестолково стала «заныривать» в пенную гущу; а из рубки доносился глухой звон стекла и уместный сейчас разговор насчет того, кто на судне хозяин.

— А ты — вырос, джигит! — Вдруг услышал я рядом. — Да. Ты вырос.

— Просто раньше я глядел на вас снизу, фрау Эмилия. Вернее — это вы глядели на меня сверху.

Зато теперь мы были на равных. И я увидел бледное, размазанное по решетке лицо. Тоскующее лицо дамы — в ярких сполохах багрового фонаря. Дамы, которая дышала не «духами и туманами», а ядреным банкетным духом.

— Я чувствую себя, как в зоопарке, — пожаловалась она. — Или — ты в зоопарке? — Она повозилась у себя внизу — видимо, отыскивая по привычке сигареты.

— Доннерветер! Все намокло…Значит, пора валить с этой страны. Возьму чемодан, нет: и баул и чемодан. А этот «один чайник — два лепешка» — пусть остается…Дом сторожить.

— А Катьку возьмете?

— Да! — Оживилась фрау Миллер. — Моя дочь поедет со мной — в государство, где еще есть порядок! Да. И приличные люди не обманывают женщин: вчера обещают корону моей Кэт, а уже сегодня — примеривают ее другой претендентке…Это не есть правильно! Это — незаконно! Я буду жаловаться в Брюссель, в ООН, в Гаагу… Куда еще можно жаловаться, забыла!.. — И она принялась трясти свою часть трамплина… (Я даже не понял: зачем?).

— Где тут лестница? — Кричала она. — Эта страна совсем свихнулась…Мадмуазель, проводите меня до каюты!

Но та, к кому она обращалась, даже не обернулась. Шла, как в тумане — бледным призраком. На ней действительно был фартучек в оборках, мокрый, уже слившийся по тону с платьем. Не дойдя до трамплина, она резко свернула в сторону тьмы — и пошла вдоль борта, на ощупь перебирая руками леер.

— И это — сервис?! — Отплевывалась от своих разметавшихся волос фрау Миллер. — Куда она бредет?

— Вам виднее! Это же ваша дочь!

…Должно быть, у Катьки «полетели все настройки». Ее шатало: вместе с леером и яхтой. Но вид у нее был такой, что это она все раскачивает.

Пробегавший мимо Буцай еле ухватил дурочку за полы, отшвырнул на палубу…Еще выскочил официант, зачем-то прикрываясь газетой — и вдвоем они оттащили хохочущую Кэтрин в каюту. Потом вернулись за мамашей; следующим приготовился я…

Но никто не спешил ко мне из жилого тепла.

…Качка стихла внезапно. Отворились все двери — и палубу заполнили возмущенные непогодой люди. Официанты отбрехивались за разбитую посуду. Начали разбирать какие-то не размокшие остатки — и сносить вниз. А Катька зачем-то полезла на спасательный круг. притороченный к стойке НАД бортом!.. Народ замер; Буцай опять бросился спасать. «Что, уже карнавал?», раздался в тишине сонный Катькин голос.

— Кончился твой карнавал! — Свирепо рявкнул Буцай.

Перехватил ее поперек — и, как овцу, уволок отпаивать кофе.

И тут я осознал, что жалею Катьку: не по-братски, не по-мужски, а просто… по-человечьи. что ли: как жалел бы всякую божью тварь, застигнутую бурей на чужом корабле.

И взгляд мой переместился к фрау, добравшейся до сухих папирос.

Что ты там замерла в дверях, мутер-шмутер?.. Это же — твое дитя? (Избитое пока только ливнем…) Тебе понравился герой, фрау Миллер? Что, не похож на героя? А как же так… Вот такие нынче герои: простые разбойные ребята. Они по команде — геройствуют. Невкусно? А — придется есть, что дают. Здесь не обрыв с мифической рожью…Здесь — настоящая пропасть, тетка Миллер, и ваша дочь все еще собирает ромашки: там, над бездной…