Прощай, Сколопендра!

Вот я — поменьше еще… Мать тащит меня к воде, как плененного крокодила. Даже борозда остается: от двух беспомощных пяток.

Папа при этом, заложив руки за спину, внимательно изучает «Правила поведения на воде»: он их видит впервые: каждый день.

Машка с Катькой вообще ничего не изображают. Уходят на соседний пляж.

То ли дело бассейн: причем именно НАШ.

Когда тут все СВОИ.

Я числюсь полуздоровым (ноги — не в счет). И лесенка ни к чему. Просто — бултых в воду.!

Главное — шапочку не забыть. К примеру: в нашей группе — они все желтые, а, скажем, у незрячих, — красные. Для тренеров и инструкторов — очень удобно. Седая Дама расстаралась…И то: на брусья с ее диагнозом не возвращаются. А плаванье многих бедолаг пригрело. Сам слышал, что она до сих пор «ветеранит», (в смысле — принимает участие в ветеранских заплывах.)В тот день, когда я решил бросить бассейн, она даже Европу взяла.

Опять звонил тренер: на домашний телефон.

Голос у Савраски — напряженный и вкрадчивый, как у военкома, поймавшего дезертира.

— Сачкуешь?

Да, я сачкую. И дальше собираюсь.

— Что молчишь? Обошел тебя Брасович?

Ах, ну да. Леха Шампур меня «обошел». Это Леха-то?

…Он всегда был вторым. Но теперь у него — путевка на краевые гонки. А я, как уверен Савраска, буду «хлебать чужую волну». Жесткий мужик. Чудо, а не тренер.

Сан Саныч бурчит свое:

— Восемь тренировок!. Ребята интересуются.

Ага, нужен я ребятам: мы тут все — на порядок «злее», чем эти хваленые здоровые спортсмены. Для них проигрыш — только накачка от тренера. У нас же — еще одна упущенная возможность. Возможность увидеть (или услышать: для кого как) — хоть краешек нового мира; пусть для начала это — старая избитая мостовая соседнего города, по которой молодым нетерпеливым ногам пробежать — раз плюнуть!

А мы, притороченные к своим «телегам» и «ракетам», мы познаем новые земли, как раньше флибустьеры — чужие острова!.. Это волнующее до икоты дрожание в кончиках пальцев — и совершенно дикая мысль: вот сейчас, сейчас — за тем поворотом! Случится нечто незнаемое, но — прекрасно ожидаемое.

…Что он там все ворчит в эту свою трубку? Ага, вот.

— Так ты придешь?

(Если бы я мог ХОДИТЬ, ты бы меня вообще не увидел…)

Я нажимаю на самую прекрасную кнопку в мире.

Прощай, Савраска!

ББГ + ББЛ

Наверное, в каждом многоэтажном доме есть свой любимый самодур.

У нас это ББГ: Большой Белый Господин. Когда он проходит, кажется — что все вокруг вытягивается во фрунт: лампы дежурно вспыхивают, лифт подскакивает, а народ на площадке сбивается в сторону. Туда, где под липой на вечной скамье доживает свой век поколение ПЕНСИ.

С площадки — два выхода: по лестнице (двенадцать ступеней) и — второй (для меня лично) — по пандусу.

Так вот. Когда я выкатываюсь, весь народ аккуратненько сходит по лестнице. Пандус — мой!

Но не таков Белый Господин. Не торопясь, всегда в сопровождении своего телохранителя Буцая, он не спеша шествует по моему спуску. Там, внизу, его уже ждет распахнутая дверца автомобиля. Я уже молчу про его цвет…Да вы уже догадались: Большой Белый Лимузин (ББЛ). И ничего удивительного нет в том, что водила у него — черный и блестящий от испарины эфиоп.

Первым делом хозяин сообщил поколению ПЕНСИ, что эфиоп у него — настоящий. Совсем дикий. Чтоб не удивлялись… Он его долго искал. И мундирчик заказал и фуражку.

А от обуви этот гном отказался: ну, дикий он, лесной человечище!.

И вправду — дикий. Маленький, горбатенький, с острой, опять же горбатенькой мордочкой и круглыми, почти без ресниц, очами. Сразу ринулся к скамье, запрыгнул на ближайший сук и, после короткой схватки, выгнал из дупла липы нашего местного кота Челюскина. Это Челюскина-то! Самого огромного кота Евпатории…Мейн-кун, слыхали?

Так и стал там жить, честно. А ББГ ему по утрам еще и гусениц приносил: к вящему ужасу всего «педсовета». И он их ЕЛ.

Как это дитя Африки получило права — тайна. (Говорят, что ББГ купил их вместе с лимузином.)

А у меня начались неприятности. Каждый вечер это чучело ставило свою машину в самом конце спуска, напрочь запирая мне выезд. И каждое утро — тоже. Моя коляска еще не научилась ходить по ступенькам. И утро и вечер превратились в проблему. Я выкатывался к самой бровке и — ждал. Ждал, всматриваясь в левое крайнее окно на втором этаже. Там, в темном треугольнике распахнутых штор, торчал государем в окне Белый Господин. Не спеша пил свой кофе, отдавал своему церберу свои поручения, кидал в дупло свои ключи от машины (и они никогда не летели мимо: водила успевал цапнуть лапкой…).

Если кто-то из жильцов возникал («Безобразие! Мальчик не может спуститься…»), из дома тут же вываливался Буцай и, ухмыляясь, раскачивался на пятках, изумленно пялясь на храбреца.

И самые отважные пробегали мимо: не любят у нас ссориться с богатыми… Но как бы я раньше не вставал, эта чертова машина торчала внизу!. А Господин медленно пил кофе. Да и после кофе никуда не опаздывал: нынче все руководят по телефону. Вот и он туда же.

Поторчав на площадке, я возвращался домой. Дома разрывался телефон.