Прощай, Титаник!

Приготовьтесь к трудностям. Мне бы хотелось, чтобы мой пол и время повествования остались загадкой. К сожалению, история потребует точности хотя бы в вопросе половой принадлежности. Здесь стоит попросить и вашего доверия: сложно отдаться неопытному проводнику. И вот вам признание: я первый раз веду себя и вас по неизвестной мне местности. Будоражит мысль, что, возможно, Толстой и Достоевский каждый раз признавались себе в рискованности предпринимаемой авантюры. Что вы! Я даже не помышляю сравнивать себя с гениями русской классики, вечными, как Леонардо да Винчи и Микеланджело Буонарроти. Если ровняться в выбранной манере, то на Эдичку Лимонова и Серёжу Довлатова. И то неловко. Похоже, стоит и извиниться перед читателями, коих пришлось нагрузить такими именами и фамилиями, возлагающими груз опытности в вопросах литературных и культурных. Друзья, точно не является моей целью задеть чью-либо гордость и выставить кого-либо в глупом свете из-за незнания и непонимания приведенных сравнений и примеров. Надеюсь, компенсировать нанесенное вам мною оскорбление и заверить вас: мой юный возраст и рыбья память в комплекте с домашними, семейными делами самого простого человека оставили непознанными явления, нормальные для среднестатистического интеллигента. Я лишь книгофил, интеллектуал в зачатке, я наблюдаю со стороны за большими людьми, подсушиваю их разговоры и мысли. Интересно, можно ли стать писателем, если много прочитать работ других писателей? В духе вопроса, является ли гениальным художник, копирующий манеру признанных гениев. Друзья, ну это лёгкий вопрос. Всех нас учили градации «способности-талант-гениальность». Научившись писать, как Достоевский, Достоевским не стать. Иной вопрос музыкальный: музыка – это совершенное исключение во всех смыслах. Вопрос подражания вечный и эволюционный, так или иначе, подражая, может выпасть шанс отличиться. Так уж повелось, что в семье у меня быть недоделанным писателем распространенное увлечение. Как и увлечение поэзией, хиромантией и астрологией.

Моя мама – профессиональный хиромант с огромной любовью к необычным проявлениям жизни: деторождению (что вылилось в появление на свет пятерых детей), цветам (моя еврейская мама, не будучи еврейкой по рождению, но по сути своей перебралась ко мне в Москву и начала работать продавцом-флористом в цветочном магазине), травам и свечам (две последние страсти соединились в одной – маман катает восковые свечи с травами). Она-то и была первой, кто писал; она с молодости вела дневники (прервавшиеся ещё до моего сознательного возраста, я их видела – разрозненные, на отдельных листах разношерстной бумаги, я их видела, но никогда не решалась прочитать), в моё детство мечтала написать книгу, и эта мечта жива до сих пор. Моя мама хотела написать книгу. Но у неё было пять детей, ободранный дом и такая же ободранная жизнь, хотя сама она не была ободранкой. Наверно, поэтому я отдаю должное своей маме и пишу уже свою книгу за неё, что рискованно с учётом семейной статистики недописанных мировых бестселлеров. Есть один нюанс, пугающий: как бы не спиться, пока напишешь книгу (это у нас тоже семейное). Можно все-таки постараться, но не хочется. К тому же муза, как назло, приходит доброжелательней только после бутылки дрянного итальянского Мартини, оно же вермут, именуемый Мартини и разливаемый теперь в промышленных масштабах без чарующей любви семейного производства. Для начала стоит определиться, надо ли продолжать сиё действо марания бумаги. Задаться вопросом, есть ли в этих строчках хотя бы талант. На вашем месте я бы воскликнула: «Помилуйте! Только напыщенный алкоголизм с его тщеславными придатками!» Но надежда умирает последней, этим, кстати, и отличается русский человек, русская женщина в особенности: мы верим до конца, до последнего, даже когда конец уже наступил. Есть ли в этих строчках талант? На вашем месте я бы воскликнула: «Что вы! Только наглый русский алкоголизм!» Как вы понимаете, для поддержания вдохновения необходима ещё бутылка дрянного Мартини, сладкого и приторного, почти горького (если так будет продолжаться дальше, то можно быть уверенным хотя бы в сходстве с Хемингуэем). Что-то есть романтичное в этом напитке, притягательное, может быть, из-за надписи на этикетке «аперитив», сулящей приятное продолжение, может быть, из-за неслучайного совпадения сладости и горечи. В любом случае книгу хочется писать преимущественно в такие моменты. Если вы не поняли, в какие именно, закройте книгу и попробуйте Мартини, которое я так неуместно здесь рекламирую. Сомнения насчет таланта не должны улетучиться. Нет! Они должны крепнуть в вас вместе с градусом креплености алкоголя. Будь у моей мамы возможность вести себя, как вели писатели Серебряного века, мир бы узрел литературный шедевр. Но у моей мамы было пять детей и еврейская судьба женщины, взявшей на себя удар быть неизвестной.