Прощай, Титаник!

Простите мне мой кавказский диалект, есть в этих словах что-то кавказское. Что-то мусульманское по-русски. Очарование нас наполняют близкие. Очарование бывает и врожденное, когда невозможно оторвать глаз от девушки. Бывает и такое. Но откуда это? Я скажу, друг мой. С детства смотрели на эту девочку, ка на ангела, как на принцессу, сокровище, ведь она лучшая, она красивая, у нее такие утонченные черты лица, её манеры и движения обаятельны, она дорого вам обойдется. Дай бог, дай Аллах, простите, но она дорого стоит. Она взращены своими мужчины. Она особенная, она лучшая, не такая, как все.

Всё дело в глазах, во взгляде. Вы обращаете свой взор таким, как он есть, в ваших глазах читается всё. Вы этого не скроете. Лучи ваших глаз освещают всё ровно в том свете, какой вы направляете. Любовь в глазах смотрящего. Истина проста, в ваших глазах тысяча морей. В них океаны. Вы чувствуете то, что не чувствует тот, на кого вы смотрите. Вы наполняете его, как сосуд. Вы любите.

Мы многие лишены этого. И нам, лишенным, приходится самим смотреть на себя в зеркало этими любящими глазами. Это наша участь. Мы сами находим в себе то очарование, которое не внушили нам глаза любящих нас мужчин. Тебе крайне необходимо смотреть на себя этими глазами и говорить себе: «Боже, я само обаяние! Я есть флирт! Я такая маленькая, обо мне хочется заботиться, я могу подарить столько любви, я само счастье, и дерзость, – это всё я!» Мы, русские женщины, слишком сильные, мы знаем. Мы сами себя любим. Потому что это мы – русские женщины. У нас нет выбора, мы родились не в Марокко, мы родились в Армавире, Новосибирске, Уссурийске и т. д. Мы сами любим себя. Мы смотрим в проклятое зеркало глазами обожания. Мы прекрасны с нашими глазами, губами, бровями-стрелами, талией, длинными и не очень ногами. На нас не кому так смотреть. Мы сами. Всё сами. Накрасилась. Оделась. Встала перед зеркалом. Ты лучшая. Ты смотришь и говоришь себе: «Кому, кому это счастье? Я лучше Хюррем Хасеки-султан! Где мой султан?». К сожалению, доходит до того, что султаном оказывается ближайший мужик из подворотни.

Тридцать страниц, я вам так скажу, я и не знала, что столько напишу, но я смогла. Мы же с вами друзья, поэтому скажу, друг мой, я смогла. Почти тридцать. Я не верила и в пятнадцать.

Я думала сделать из этого дневник, но не знаю, «зайдёт» ли такой формат. Я пишу каждый день, и каждый день разный, вы знаете, хоть и похож на «день сурка», но всё-таки разный. Может, лучше по датам, что-то вроде «29 сентября», или «1 октября», но, нет, пусть всё будет, как один день. Всё в разные дни, но как в один. Как говорится, «Хватит быть таким, но я отвечу: „Ведь я только начал“». Я не буду скрывать, друг мой, я планирую писать каждый день минимум год, прежде чем решусь отдать сиё творение издателю. Я буду бояться, перечитывать, думать, надо ли. Ты проживёшь со мной многое. Каждый день со мной – это, конечно, то ещё удовольствие, но мы с тобой родные друг другу люди, ты любишь меня или ненавидишь, поэтому справишься, дочитаешь. Ты знаешь, чего хочешь. Знаешь. Потри виски, наполни свой бокал. Пошли всех далеко и надолго.

Знаете, что делают сейчас мой брат и дядя? Они делают друг другу стрижку, помогают сбрить волосы на голове, там где не видно. В коридоре, у огромного зеркального шкафа, – это забавно наблюдать: два бородатых мужика выбривают друг другу затылки.

Лучше не включать музыку, под которую вы прожигали свою молодость. Не делайте этого: былого не вернуть, а воспоминания разрывают.

У меня есть хомяк, мне его оставил самый младший брат, не увёз в наш родной город. Я хотела его порадовать и купила ему деревянный домик, новые миски для корма и воды, а он перевернул домик и хуй ему класть на домик. Такой вот хомяк. А я ведь искренне. Дошло до того, что рвение хомяка из его контейнера для игрушек, купленного в качестве клетки, сломало даже пластиковую крышку, в итоге сегодня ночью он всё-таки сбежал, но я, человек жестокий и вездесущий, засунула его обратно, в его тюрьму. На самом деле дошло до того, что я ассоциирую себя сегодняшнюю с этим запертым хомяком: мы с ним что-то вроде одной сущности, только я не грызу пластиковую крышку, чтобы через проделанную дырку сбежать.