– Ну, не знаю. Любовь Георгиевна Пичугина не произвела на меня впечатления очень уж чувствительной особы. Я вообще считаю ее весьма прагматичной дамочкой. Может, мне с ней поговорить? Со мной она притворяться не станет. Жаль, я ее только что отпустил. Ведь была у меня.
– Ладно, хватит плакаться, пойду разыскивать машину. Появилась у меня парочка мыслишек. – И старший инспектор Уголовного розыска Ребров покинул кабинет.
Михаил Андреевич Пичугин легко взбежал по ступеням на шестой этаж. Лифт, как всегда, не работал, но что такое в его возрасте шесть этажей? Михаил Андреевич был спортивным молодым человеком.
Тихонько насвистывая под нос, он достал из кармана ключи от мастерской, когда от стены в углу отделилась тень.
– Что? – испуганно воскликнул Михаил Андреевич. – А, это ты. Что надо? Какие-то проблемы? – уже равнодушно спросил Пичугин, распахивая дверь мастерской.
– Да нет. Просто был неподалеку, решил зайти, – конфузливо пояснил Виктор.
– Ну, заходи, раз пришел. А чего не позвонил сперва?
– Двушки не было, да и вообще. Зашел наудачу.
– Ну, проходи. Кофе будешь? У меня сейчас сеанс. Так что извини. Когда придет натурщица, я тебя попрошу, – скидывая куртку, объяснил Пичугин.
Виктор ревниво сверкнул глазами.
– Садись. У меня финский крекер есть, угощайся, – доставая из шкафчика пачку печенья, предложил Пичугин.
Но Виктор только сморщил нос. Этими подачками его было уже не удивить. Он взял предложенную маленькую чашечку с кофе, пил молча, маленькими глотками, ругая себя за слабость и глупость. Зачем приперся? На что рассчитывал?
– Ну, как поживаешь, что с учебой? – посмаковав кофе, спросил Пичугин.
– Нормально, тяну.
– Какой курс?
– Четвертый.
– О распределении уже думал?
Разговор получался совсем странный. Как у дяди с племянником. Причем у троюродного дяди с троюродным племянником.
– Я вообще-то по поводу ограбления. Толик говорил… – пропустив мимо уха вопрос, заговорил Виктор.
– Извини, – торопливо перебил его Пичугин.
В дверь звонили, и художник чуть не бегом кинулся открывать.
Виктор презрительно скривился.
Девчушка, стоявшая на пороге, была хороша. Пичугин, как всякая бездарность, любил работать с красивыми моделями. Пышные белокурые волосы, глазищи на пол-лица. Точеные ножки в модных сапогах. И смущенный, счастливый взгляд. Наверняка уже втюрилась. Дура размалеванная.