– Боже мой! – ужаснулся Михаил Андреевич. – Но ведь Ермольников был женат. Я точно знаю. Вы уверены, что все это не сплетни и не выдумки? Знаете, в нашей среде… художники – люди творческие, очень ранимые, с богатой фантазией, обидчивые, как дети. Так вот, бывает, что люди из зависти или мстительности могут оклеветать, придумать какую-нибудь небылицу. Если верить всем этим сплетням, так руки никому подать не захочешь, – доверительно проговорил Пичугин.
– Думаю, что в данном случае это никакие не сплетни. Неудачный короткий брак не опровержение, а скорее подтверждение этого факта. И простите, Михаил Андреевич, но я не могу поверить, что такой умный, образованный человек, как вы, не знал о таком прискорбном явлении, которое еще встречается в нашем обществе, и тем более не смог его распознать, – с легким укором в голосе проговорил Владимир Александрович.
– Нет, я, конечно, знаю о том, что это такое, художественная литература, и вообще. Но вот, что касается Ермольникова, а тем более Виктора… даже в уме не укладывается, – огорченно тер лоб Пичугин, «пытаясь» осмыслить неожиданное открытие.
– И все же я думаю, вы лукавите. Даже со слов вашей жены, которая действительно ни о чем не догадывалась, выходило, что Виктор Гончаров питает к вам больше, чем просто дружеские чувства или преклонение перед мастером, как она пыталась объяснить ваши сложные взаимоотношения, – внимательно наблюдая за Пичугиным, продолжал нажимать Соболев. – Мне кажется, ваше нежелание признать очевидное объясняется страхом. Вероятно, вы знаете об уголовном наказании, которое предусмотрено советским законом, статьей 121 Уголовного кодекса. Но вас по этой статье никто привлекать не собирается. У меня сложилось твердое убеждение, что ваши разногласия с Гончаровым возникли именно от того, что вы не разделили его чувств.
На лице Пичугина отражалась нешуточная внутренняя борьба. Облегчение на его лице смешивалось с недоверием, желанием выговориться и страхом возможного наказания.
– Смелее, Михаил Андреевич. Виктор Гончаров влюбился в вас? Не так ли?