Прощанье с Родиной (сборник)

— Тебе ведь известно, что я родился и созрел в южном городе Б., который нынче конечно же за границей, а ранее входил в состав веселых и относительно дружных советских республик. Там, в нашем трехэтажном каменном доме жили замечательные личности — милиционер Абдурахман, колотивший детям грецкие орехи рукояткой служебного револьвера, любвеобильный дантист Еськин, которого хулиганистая молодежь изобразила мелом на серой каменной стене в виде огромного фаллоса с человеческой головой, будущий нефтяной миллиардер, а тогда скромный продавец продовольственного магазинчика Алик Мирзаян, мастер спорта по теннису Анатоль, про которого в газете был фельетон под названием «Не кочегары мы, не плотники», но конечно же из всех эксцентричных насельников моего дома и детства я лучше всех запомнил красавицу Джемму, ведь она хоть и недолго, но учила меня музыке.

Лет десять или двенадцать было мне тогда, а ей соответственно уже под тридцать, но выглядела она, как судачили женщины, «будто куколка»: огромные черные глаза с расширенными зрачками, белые носочки, аккуратная юбочка 42-го размера. Худенькая такая — как подросток, как Эдит Пиаф.

Отец ее, мусульманин с забытым мною именем, заведовал кафедрой марксизма-ленинизма в местном пединституте, который теперь, естественно, называется университетом, а мать, еврейка по имени Эстер, была профессиональной певицей, хорошо так пела, очень звонко. В Национальном театре.

Джемма-куколка, прямо надо сказать, действительно была красавица, каких еще поискать надо на земле, хоть сейчас и объявляют конкурсы Королев Красоты даже в милиции и прокуратуре. Такие уж времена. Раньше были одни времена, сейчас другие. Джемма знала языки — русский, украинский, азербайджанский, армянский, английский, французский, немного говорила по-немецки и по-грузински. Окончила консерваторию по классу рояля, и у них дома, в их обширной прохладной квартире был настоящий кабинетный рояль «Москва» производства комбината музыкальных инструментов «Лира», весом около 400 килограммов. Бывало, весь дом затаив дыхание слушал по вечерам, раскрыв окошки, блестящую игру Джеммы. Ведь это клевета, что простые люди не понимают классическую музыку!

Рояль у Джеммы был, а вот жениха все не было и не было. То ли некогда ей было отвечать на ухаживания ухажеров, то ли слишком разборчивой она была, то ли все ждала того единственного, с которым можно безбоязненно проплыть по бурным волнам Жизни на паруснике Любви, но факт остается фактом. Годы шли, а Джемма все была одна и одна.

Тут, к несчастью, и родители у нее умерли как-то практически в одночасье. Золотое горло певицы съела безжалостная страшная болезнь, а заведовавший кафедрой марксизма-ленинизма отец не выдержал этого горя. Слег и больше уже не вставал до самого своего земного конца, после которого стал покоиться на мусульманском кладбище южного города Б. К сожалению, вдали от жены, похороненной на кладбище еврейском.

Ну, жить-то надо! Погоревала-погоревала Джемма и стала зарабатывать себе на жизнь уроками музыки. Я, например, эти уроки ненавидел, потому что был совершенно неспособен к бытованию в этой области человеческой культуры. Джемма била меня линейкой по пальцам, именовала «идиотом, кретином и дебилом», что, по-моему, одно и то же, но ведь я могу ошибаться? «Злобная тварь», мысленно твердил я Джемме, гич-дулах[1], чтоб тебя «золотой осел» изнасиловал… Я к этому времени уже прочитал одноименный роман Апулея…

Гдов молчал.

— Вот ты мне говорил, что твоим литературным учителем был Василий Шукшин, — вновь обратился Хабаров к молчащему Гдову. — А я вот сейчас расскажу тебе историю и хлебом клянусь, что она произошла задолго до того, как Шукшин написал свой замечательный рассказ «Мой зять украл машину дров», где смирного алтайского мужика Веньку судят за то, что он заколотил свою суку-тещу в дощатом сортире.

И вот у нас тоже молодожен Рублев заколотил свою тещу гвоздями, но только не в сортире, а в ее однокомнатной отдельной квартире, откуда она постоянно поднималась к ним на второй этаж, чтобы учить дочку и зятя жить. Теща верещала. Соседи возмущались в открытые окошки, но в милицию никто не заявил, это было не принято, а телефона у тещи не было. Ей добрые женщины спускали на веревке с верхних этажей рис, орехи, курицу и чурчхелу. Джемма, по-моему, тоже что-то послала, она жила на третьем этаже.

Мы тоже жили неплохо. Поэтому я под влиянием этой истории решил тоже заколотить — двумя гвоздями крышку пианино, которое у нас было. Сказано — сделано. Я пианино «Красный Октябрь» гвоздями заколотил, родители строго наказали меня, но уроки, слава богу, прекратились. Я вообще-то музыку люблю, но только не так, чтобы самому играть.