Прощание

Ингве сложил оба освободившихся пакета и сунул их в самый нижний ящик. Маргарин продолжал шипеть на сковородке. Струя воды из крана разбивалась о подставленные картофелины; вода, стекавшая по краям раковины, не успевала смыть с картофелин всю грязь, которая скапливалась над сливным отверстием илистым слоем, пока картофелины не очистились и я не вынул их из раковины, и тогда струя воды за считаные секунды унесла весь осадок, и мойка снова засияла чистотой.

– Да, да, – произнесла за столом бабушка.

Какие же у нее запавшие глазницы, какая тьма в светлых от природы глазах, как выпирают наружу кости!

Ингве стоял посередине кухни и пил колу из стакана.

– Тебе помочь? – спросил он.

Он поставил стакан на рабочий стол и рыгнул.

– Нет, сам справлюсь, – сказал я.

– Ну, я тогда немного пройдусь, – сказал он.

– Ладно, иди, – сказал я.

Я опустил картофелины в воду, которая уже начинала закипать: со дна кастрюли поднимались маленькие пузырьки; я отыскал соль, она стояла наверху на вытяжке в серебряной солонке в виде корабля викингов, у которого вместо весла была ложечка, посолил картошку, разрезал цветную капусту, налил воды в другую кастрюлю и опустил в нее капусту, затем открыл упаковку с лососем и вынул четыре куска филе, посолил их и положил на тарелку.

– Сегодня у нас рыба, – сказал я. – Лосось.

– Хорошо, – сказала бабушка. – Лосось – это вкусно.

Надо бы ей помыться и вымыть голову. Переодеться в чистое. Эта мысль давно не давала мне покоя. Но кто этим займется? Ничего такого она по собственной инициативе явно делать не собиралась. А напомнить ей мы не могли. Что, если она вдруг не захочет? Не заставлять же ее насильно.

Надо будет поговорить с Туве. По крайней мере, будет не так унизительно, если это скажет ей женщина. Которая к тому же на целое поколение ближе к ней по возрасту.

Я положил куски лосося на сковородку и включил вытяжку. Буквально через несколько секунд нижняя сторона посветлела, их темно-розовый, почти красный цвет сменился светлым, едва розоватым, и я наблюдал, как этот цвет распространяется вверх. Привернул кран горелки под картошкой, которая кипела вовсю.

– О-хо-хо, – вздохнула рядом бабушка.

Я посмотрел на нее. Она сидела точно так же, как раньше, и, кажется, сама не заметила, что у нее вырвался стон.

Папа был ее первенцем.

Не должно быть так, чтобы дети умирали раньше родителей, совсем это неправильно. Неправильно.

А для меня кем был папа?

Человеком, которому я желал смерти.

Так откуда же эти слезы?

Я разрезал пакетик с фасолью. Она была покрыта тонким слоем инея, и цвет у нее был почти серый. Вот закипела и цветная капуста. Я уменьшил температуру конфорки и взглянул на стенные часы. Пять часов двенадцать минут. Еще четыре минуты, и капуста будет готова. Или шесть. Еще пятнадцать минут на картошку. Надо было готовить что-то одно. Все-таки не праздничный обед.

Бабушка посмотрела на меня.

– А вы никогда не пьете пиво за едой? – спросила она. – Я смотрю, Ингве принес какую-то бутылку.

Так, значит, заметила?

Я отрицательно покачал головой.

– Случается иногда, – сказал я. – Но редко. Очень редко. Я перевернул лососевые филе. На светлом мясе проступили поджаристые полоски. Но оно не подгорело.

Я бросил в кастрюлю фасоль, посолил, отлил лишнюю воду. Бабушка подалась вперед и выглянула в окно. Я передвинул сковородку на край конфорки, уменьшил нагрев и вышел к Ингве на веранду. Он сидел в шезлонге и смотрел вдаль.

– Обед сейчас будет, – сказал я. – Через пять минут.

– Отлично, – сказал он.

– А пиво, которое ты купил, – спросил я. – Это ты к обеду?

Он кивнул и мельком посмотрел на меня:

– А что?

– Я насчет бабушки, – сказал я. – Она спросила, не пьем ли мы за обедом пиво. Я подумал, может, лучше не надо при ней. После той пьянки, какая тут шла? Ей не обязательно снова на это смотреть. Даже если всего стакан за обедом. Понимаешь, о чем я?

– Разумеется. Но ты преувеличиваешь.

– Возможно. Однако это не такая уж великая жертва.

– Это да.

– Значит, договорились?

– Да! – сказал Ингве.

Не услышать раздражение в его голосе было невозможно. Мне не хотелось уходить от него на такой ноте. Но чем это загладить, я так и не придумал. И, постояв несколько секунд навытяжку, я, глотая слезы, ушел снова на кухню, накрыл на стол, слил картошку и поставил, сняв крышку, подсушить, лопаточкой выложил жареное филе лосося вместе с фасолью на блюдо, затем достал миску, чтобы выложить туда картошку, и выставил все на столе. Нежно-розовое, светло-зеленое, белое, темно-зеленое, золотисто-поджаристое. Я наполнил водой кувшин и поставил на стол. Когда я расставлял стаканы, в кухню с веранды вошел Ингве.

– Красота, да и только, – сказал он, садясь. – Может, положить еще вилки?

Я достал их из ящика, дал каждому по вилке, сел и начал чистить картофелину. Горячая шелуха обжигала пальцы.

– Ты чистишь? Это же молодой картофель.

– Ты прав, – сказал я.