Прощание

Гуннар был на десять лет моложе моего отца и работал в городе аудитором в большой фирме. Он, единственный из всех сыновей, пошел по стопам своего отца, другие два брата стали учителями. Папа преподавал в гимназии Веннесы, Эрлинг – в средней школе в Тронхейме. Но эпитет «дядя» мы употребляли только по отношению к Эрлингу, он был самый спокойный, и он меньше всех из братьев заботился о престиже. В детстве мы редко общались с братьями отца, но мы их любили, с ними можно было подурачиться и пошутить, особенно с Эрлингом, но и с Гуннаром тоже, мы с Ингве особенно любили Гуннара, наверное, потому, что он был ближе нам по возрасту. Он носил длинные волосы, играл на гитаре, а вдобавок у него был быстроходный катер с мотором «меркьюри» мощностью двадцать лошадиных сил, который он держал в Мандале, где в детстве мы подолгу гостили в летнее время. Его приятели, о которых он упоминал в разговорах, в моем сознании были окружены неким ореолом загадочности, отчасти потому, что у отца приятелей не было, отчасти потому, что я никогда их не видел, а только наблюдал, как Гуннар отправляется к ним на катере, поэтому я воображал себе их жизнь как непрестанное катание на быстроходных катерах среди шхер, где ветер треплет их выгоревшие на солнце светлые волосы, а они, радостные, улыбаются, подставляя ему обветренные, загорелые лица, а ночи проводят с гитарой и за картами, и тут к ним присоединяются девушки.

Но теперь он был женатым человеком и отцом, и, хотя он продолжал держать катер, романтическая морская аура куда-то пропала. Как и длинные волосы. Его жена Туве была дочерью ленсмана, ее семья жила в Трёнделаге, сама она преподавала в начальной школе.

– Хорошо встретили Рождество? – спросила она, обернувшись ко мне.

– Да, спасибо.

– Говорят, Ингве приезжал? – спросил Гуннар.

Я кивнул. Ингве был его любимцем, должно быть, потому, что родился первым и подолгу бывал у бабушки с дедушкой, когда Гуннар жил еще у родителей. Но, возможно, и потому, что брат был покрепче меня и не ревел по любому поводу. С Ингве ему было весело. Поэтому, встречаясь с ними, я старался исправить положение, много шутил, много острил, чтобы доказывать обоим, что я такой же легкий человек, как они, такой же веселый, такой же сёрланнец в душе, как они.

– Он уехал несколько дней назад, – сказал я. – Собирался на природу с друзьями.

– Да, что и говорить, совсем арендальцем стал, – сказал Гуннар.

Мы проехали молельный дом, миновали поворот в расселину, в которую никогда не заглядывало солнце, переехали через мост. По лобовому стеклу туда-сюда ходили «дворники». Гудел вентилятор. Рядом сонно моргал Харалд.

– У кого же вы собираетесь праздновать? – спросил Гуннар. – У кого-то из одноклассников?

– Вообще-то у девочки из параллельного класса, – сказал я.

– Да, в гимназии жизнь сразу меняется, – заметил он.

– Ты ведь тоже учился в кафедралке? – спросил я Гуннара.

– Ну да, – ответил он, обернувшись ровно настолько, чтобы встретиться со мной взглядом, прежде чем снова обратить все внимание на дорогу. Лицо у него было узкое и длинное, как у отца, но синие глаза были темнее, скорее дедушкины, чем бабушкины. Затылок – массивный, как у отца и у меня, а губы, нервные и говорившие о его душе больше, чем глаза, – такие же, как у папы и у Ингве.

Мы выехали на равнину, и свет фар, до сих пор упиравшийся в деревья и скалы, в стены домов и обрывы, наконец вырвался на простор.

– Это на той стороне долины, – сказал я. – Можно остановиться тут, у магазина.

– Хорошо, – сказал Гуннар, сбавил скорость и остановился.

– Счастливо попраздновать, – сказал я. – И с Новым годом.

Я захлопнул дверцу и пошел в сторону дома Яна Видара; автомобиль развернулся и поехал обратно к дороге. Когда он скрылся из вида, я пустился бегом. Теперь у нас и впрямь времени стало в обрез. Я вприпрыжку сбежал по склону к их участку, увидел в его комнате свет, подошел к окну и постучал в стекло. За ним тотчас показалось лицо Яна Видара; прищурившись, он вглядывался в темноту. Я показал в сторону двери. Разглядев наконец меня, он кивнул, и я пошел вокруг дома к крыльцу.

– Ты уж извини, – сказал я. – Но пиво осталось на горе возле Крагебру. Придется за ним сбегать.

– Что оно там делает? – удивился он. – Почему ты его не взял?

– Встретил на дороге дядю, – сказал я. – Я едва успел забросить пакеты в канаву, прежде чем он затормозил. Уперся, что меня подвезет, и ни в какую. Отказаться я не мог, а то он бы что-то заподозрил.

– Такая хрень, – вздохнул Ян Видар. – Прямо как нарочно!

– Не то слово, – сказал я. – А теперь давай, надо спешить.

Несколько минут спустя мы уже карабкались вверх по склону к дороге. Ян Видар надвинул шапку на самые брови, рот замотал шарфом, поднял воротник до ушей. Остались только глаза, но круглые ленноновские очки не давали встретиться с ним взглядом.

– Надо ускориться, – сказал я.

– Ну да, – отозвался он.