Прощание с Джоулем (СИ)

Осознав это, Ули начал всматриваться в бушующее золотое море окопников, пытаясь определить - кто ими командует. Сначала он видел только живые и искусственные, наполненные решимостью и яростью глаза, разверстые в яростном вопле рты, дрожащие на спусковых крючках золотые пальцы. Пока Дей искал глазами командный центр, ситуация на поляне достигла апогея - четыре заградителя уже валялись в пыли с окровавленными лицами, а их дурацкие золотые винтовки уже пошли по рукам разъяренных фронтовиков, лейтенант Мучу уже не командовал остальными заградителями, а сам стал частью защитного периметра и теперь изо всех сил сдерживал натиск толпы. Его берет уже набухал кровью, и он смотрел на ОДисса красными, налитыми кровью глазами и что-то кричал ему, но из-за шума толпы сержант ничего не мог разобрать. Впрочем, все было понятно и так - скорее всего Мучу призывал его немедленно вызвать штурмовые вертопрафы.

Джоуль тоже пришел в сильное возбуждение. Он словно бы почуял что-то недоброе и теперь буквально рвался с поводка, хрипел и лаял, загребал лапами, рыл когтями поверхность этого вмиг сошедшего с ума, ставшего неприветливым и опасным, мира.

А потом Дей увидел его - командира, вожака. Сначала его взгляд скользнул по абсолютно спокойному лицу и двинулся дальше, но почти сразу же вернулся назад и буквально впился в это спокойное лицо. Через секунду он уже отлично разглядел и узнал командира разъяренной толпы. Это был Золотой Шум, сержант саперов, его давнишний хороший знакомый, старый приятель, фронтовой друг, почти брат. Все это было между ними еще вчера, когда оба они были частями единого боевого механизма, а сегодня между ними было вот что - беснующаяся, жаждущая своей и чужой крови, разъяренная своими собственными криками, своими собственными намерениями, толпа.

Золотой Шум не был ни простаком, ни дураком и Дей это знал отлично. В прошлой жизни он был физиком-ядерщиком, а сам Ули был искусствоведом, специалистом по ранней античной культуре. Если бы накануне у них выдалась возможность поговорить в спокойной обстановке, за бутылкой "Бункерной Особой" или за парой пакетиков нюхательного чая, то сейчас все могло бы сложиться иначе. Дей мог бы изложить Шуму особенности сложившейся ситуации, рассказать ему о теории погибшего товарища капитана Зе, или рассказать о еще какой-нибудь теории, или найти другие аргументы и это точно бы помогло им обоим найти какой-нибудь выход. Бывший искусствовед обязательно нашел бы общий язык с бывшим физиком-ядерщиком, обязательно. Но кто еще вчера мог знать, что независящие от них обстоятельства сложатся сегодня именно таким вот образом? Кто мог знать, что именно Золотой Шум возглавит этот дурацкий бунт, это поднятое непонятно против кого и чего восстание окопных идиотов? И как ему было докричаться до Золотого Шума сейчас - через головы беснующихся фронтовых простаков. Всех этих бывших плотников, слесарей, фермеров, торговцев, грузчиков и еще Маммонэ знает кого.

Конечно, эта беснующаяся фронтовая толпа состояла не из одних простаков. Возможно, в ней были и другие бывшие физики или искусствоведы, может быть, в ней были бывшие адвокаты, писатели или даже поэты, но фронт уже давно спаял их в единый боевой механизм, он уже давно смешал их в однородную массу фронтовых простаков, обесцветил их огнем своих орудий и пулеметов, обезличил их взрывами и бомбежками.

Ситуация казалась безвыходной, но вдруг к Маю пришло неожиданное озарение, и еще не успев как следует его осознать, не успев как следует его осмыслить, он начал действовать как старый и проверенный военный автомат, как надежная часть сложного боевого механизма.

Сначала сержант выхватил пистолет и три раза выстрелил в воздух, а потом приставил ствол к голове Джоуля и, страшно вращая глазами, хриплым и низким, чужим для себя голосом, закричал вмиг притихшей толпе фронтовых простаков:

- Назад, скоты! Или я разнесу ему череп! Назад, кому говорю! Считаю до одного! Р-рраз!

Все произошло настолько быстро и было такой неожиданностью для большинства окопников, что толпа действительно отпрянула от защитного периметра на шаг или два и даже выпустила из своих лап избитого до полусмерти заградителя, который со стоном и глухим стуком тяжело завалился на землю. Поступок сержанта действительно выглядел страшным преступлением перед неписанными законами фронтового братства, он был почти святотатством - угрожать смертью любимому поисковому псу, который уже спас множество жизней конкретно на вот этом участке фронта, да еще на глазах у целого пехотного батальона, который почти полностью состоял из этих самых спасенных.

Это было нечто новое, по фронтовым понятиям невероятное, немыслимое. Оно точно не укладывалось в представления фронтовиков о естественном, нормальном, хомовеческом поведении. Это было нечто запредельное, не свойственное видимому для них миру, населенному хомо, животными, растениями и гибридами.