Прощание с «Императрицей»

С ужасом понимая, что к глазам подступают пошлые умильные слёзы, она захотела тотчас вырваться из этого исковерканного мира, где всё как-то неправильно, всё как-то сверх человеческой меры, но вместо этого почему-то вновь последовала за этим странным высоким юношей, подкралась так близко, что даже услышала:

– Твои руки, Пьероша, священные, – с укоризной, приобняв санитара за плечи и мягко отводя от носилок, сказал ему врач (теперь уже очевидный, с фонендоскопом на груди и профессорским бархатом в голосе). – Ты должен их беречь для перевязочной, а тут и младшие сёстры управятся.

Только раз она перехватила его чуть вопросительный взгляд тёмных, чуть навыкате, глаз в вуали длинных ресниц – взгляд незаслуженно наказанного ребёнка, смирившегося и с самим наказанием, и с его несправедливостью. Но почему-то совершенно не удивилась, когда обнаружила «брата Пьеро» у себя за плечом. И уже осторожно взявшим её за локоть теми самыми лёгкими «врачующими» пальцами:

– Хотите, я подведу вас к графу?

Наверное, он нарочно не стал назвать имени графа Никиты Толстого, чтобы обращение его прозвучало загадочно, как приглашение в замок на полуночный бал призраков. Но Кира отозвалась просто, будто разговор их начался даже не сегодня:

– Всё-таки, думаете, мне это нужно?

Отпустив её локоть, «брат Пьеро» вдруг сложил пальцы в замок, поломал их будто в мучительном раздумье, и печально покачал головой:

– Я вижу, вам это необходимо, иначе пропадёте. Как едва не пропал я… – концовка была сопровождена трагическим придыханием, а лицо, вытянувшись, приобрело какую-то покойницкую обострённость, с этим вздёрнутым носом с заметной горбинкой.

Кира почувствовала холод и стеснение в груди.

– До этого случая… – «Брат Пьеро» чуть кивнул поникшей головой через плечо, словно показывая, что случаем в его жизни является всё это: санитарный поезд, раненые, тысячная по счёту перевязка, и вообще – война. – До этого случая, я совсем, как вы, был рабом своих галлюцинаций. Вы, конечно, понимаете, о чём я.

Кира почти машинально кивнула.

– Не только о тех происшествиях, которых на самом деле и не было, или чудовищах, что насылает наш собственный воспалённый мозг. Но и о других. Разумных, как нам кажется, но всё-таки неверных представлениях о себе, о людях, о нашем с ними сожительстве или соседстве. Я, как все, был помешан на разгадывании будущего, словно настоящего у меня и не было, словно оно было галлюцинацией.

Кира слегка отпрянула со смешанным чувством:

«Было? Ой ли…»

Нет, в части диагностической всё было сказано с верностью разоблачения, будто за руку поймал. И даже этот узнающий взгляд, который Кира так боялась встретить среди непосвящённых – родных ли, знакомых… Как, к примеру, пытливый взгляд профессора Павлова, рефлексолога, как-то засидевшегося у отца. Как он тогда испугал её, удивлённо глянув поверх пенсне, точно в анамнез.

Нет… Этот взгляд «Пьеро» её испугал не больше, чем взаимное немое признание по принципу: «рыбак рыбака…» Конечно же он заметил и лихорадочный блеск бегающих глаз, и напряжённое, до дрожи, спокойствие пружины, зажатой до последней крайности и готовой вот-вот сорваться с истерическим визгом.

Но это, что касаемо неё. А вот сам «брат»? Что с ним самим?

«Эти гримасы… Да и вообще – “Пьеро”? Брюсовщина какая-то…»

Она так и не поняла для себя – неприятно поразила её эта манерность «Пьеро», даже жеманство, или позабавила?

Для их круга увлечение образами итальянской трагикомедии – Арлекино, Коломбина, Пьеро, – было презираемо старомодным (набор начинающего символиста), что, в общем-то, было и не так чтобы справедливо. Вполне себе современное увлечение, что уж там. Вон, с афиш в кинематографе не сходят «Кровавые Арлекины» и «Красное домино», у той же мадам Лин в «Фарсе» через день Коломбина вытворяет нечто эдакое, а уж «песенки Пьеро», перепетые в каждом ресторане…

Господи, ну, конечно! Это же он и есть. Как его… Видела же в какой-то фильме, в «Dancing-girl», что ли? Но тогда это был эксцентричный мальчик… Как же его зовут? Вертинский…

– Александр, – прочитав догадку в её расширившихся зрачках, улыбнулся одними тонкими нервными губами «брат Пьеро». – Меня нечасто узнают тут, тем более лестно…

Он говорил что-то ещё скороговоркой, особо певучей из-за лёгкой своей картавости, вроде бы рассказывал, как случайно попал в санитарный поезд чуть ли не прямиком из богемного салона, случайно увидев разгрузку раненых в госпиталь и кинувшись помогать. Как его привела в чувство реальности жуткая реальность человеческой мясорубки: «У нас в поезде солдаты молчали, покорно подставляли обрубки ног и рук для перевязок, и только тяжко вздыхали, не смея роптать и жаловаться»…

Да и Кира всё ещё продолжала удивляться, что у неё так поздно сложилось в голове, – будто таскала лотошные бочонки с номерами, а всё забывала закрывать ими нужные клетки, и только теперь увидела, что партия давно уже сложена… Это даже не чудак с милыми странностями, не говоря уже, чтоб притворялся. Это – артист. Настоящий.