Прощание с мирной жизнью

Название «голубая гостиная» исходило от Каролины. Она же превратила длинную и довольно сумрачную комнату в нечто вроде галереи предков. На оклеенных блекло-голубыми обоями стенах висели портреты многочисленных Врбата в военных мундирах. Весьма внушительного вида дяди, дедушки и прочие родственники усопшего чиновника окружного управления красовались своими пышными бородами, блестящими звездами, орденами и прочими регалиями. Рейтеровская же линия предков была представлена одним-единственным, но зато весьма помпезным портретом во весь рост дородного господина в темно-коричневом рединготе и желтых панталонах. Это был Захариас Леопольд Александр Рейтер — отец Каролины и Александра, генеральный откупщик табачной монополии чешского королевства. Он стоял у мраморного стола и изучал планы своих поместий. Их названия — Славконица, Хаммермюль, Вюрбен, Скаль, Даубравка, Мокропси и Гесеница — можно было прочитать на аккуратно выписанных планах. При взгляде на этот импозантный портрет никому бы не пришло в голову, что отец Захариаса Рейтера не попал в галерею предков по той простой причине, что не был известен. А вот мать могла бы при жизни быть на весьма короткой ноге с некоторыми из изображенных здесь представителей рода Врбата, хотя тут, в галерее предков, показалась бы очень и очень неподходящей к их обществу. Она была маркитанткой, и своим блеском рейтеровский дом был первоначально обязан — как, к негодованию своей сестры, говаривал иногда Александр — капиталу, который бойкая маркитантка нажила за тридцать бурных лет на козлах (а также и на соломе) своей походной тележки.

Две горничные под наблюдением экономки фрейлейн Шёнберг, квадратной особы, похожей на приветливого мопса, подали кофе и ликеры.

— Ради сегодняшнего дня детям мы тоже дадим глоточек, как ваше мнение, Монтебелло^{12}? — обратился Александр к фрейлейн Шёнберг. Покосившись на сестру, он понял, что Каролина фон Трейенфельс снова «впала в амбицию» из-за того, что он назвал экономку тем именем, которое привязалось к ней с легкой руки злоязычного учителя музыки, в свое время дававшего уроки Валли.

Но курносое, как у мопса, лицо Монтебелло расплылось от удовольствия, она пропела:

— Как вы прикажете… Я только не знаю, по вкусу ли будет молодым господам.

— Что? Не по вкусу? Это мы сейчас увидим! — Александр подозвал старшую внучку. — Валли, ты ведь выпьешь рюмочку?

— Ну конечно. С удовольствием. — Валли смотрела ему прямо в глаза. В ее своенравной головке, несомненно, таились живые, если и не глубокие, мысли. Зрачки глаз были необычно расширены — настоящие черные зерна в блестящей зеленой радужной оболочке.

«Да, у нее глаза ее матери, француженки, — подумал Александр. — Опасные глаза. За девочкой надо следить. Но откуда у меня вдруг такие дедушкины мысли?» Он смутился и поскорей взял бутылку с яичным ликером.

Валли отвела его руку.

— Нет, спасибо, не эту сладкую водицу. Лучше рюмочку сливовицы! — Она одним глотком выпила рюмку.

— Пся крев! — вырвалось у подошедшего к ним капитана Леопольда фон Врбата. — Пардон, я выругался невольно, но ты, Валли, пьешь, как унтер, оставшийся на сверхсрочную! — Он звонко рассмеялся. Смех очень шел к его младенчески розовому лицу, на котором только подвижный мясистый нос свидетельствовал о безудержной страсти его обладателя.

Валли подарила его презрительным взглядом через плечо.

— А офицеры не умеют пить?

— Офицеры? — пробормотал он. — Прости, пожалуйста, я не понимаю, что ты этим хочешь сказать?

— Ничего особенного, только, если уж речь зашла о пьянчугах-военных, то это не обязательно должны быть оставшиеся на сверхсрочную унтера. Надеюсь, что сейчас я выразилась достаточно понятно. Даже для капитана интендантской службы… Впрочем, ты мог бы угостить меня сигаретой.

— Как ты сказала?

— Ты мог бы угостить меня сигаретой, ведь ты же у нас кавалер.

— Сигаретой… Гм… так… Значит, ты еще и куришь. Прошу покорно! Ты, может быть, выступишь еще и с речью в защиту женских избирательных прав, ха-ха-ха, как эти сумасшедшие английские суфражистки^{13}, которые поджигают церкви.

Валли прищелкнула пальцами.

— Нет, с речами я пока выступать не собираюсь. И церкви поджигать тоже. Я найду себе занятия поинтереснее. Кроме того, суфражистки церквей не поджигают. Самое большее, если они отлупят одного-другого невежу мужчину. Но тебе уже давно пора открыть свой портсигар.

Польди не нашелся, что ответить.

Александр слушал, смеясь в душе. (Так вот они, плоды Каролининой воспитательной системы! Да, Каролина фон Трейенфельс должна быть готова ко всяким сюрпризам!) Он сказал, стараясь, чтобы в его тоне не было ничего назидательного:

— Дорогая моя, сигарета все же неподходящее дело. Даже для дамы.

Валли широко раскрыла глаза, в которых отравилось безграничное удивление.

— Я не знала, дедушка, что ты такой благонравный. Ведь все считают, что у тебя самые либеральные взгляды.

«Хорошо отпарировала», — подумал Александр. Сразу видно, что она его внучка. Разговор забавлял его.