«Великое событие его жизни» — Ирена — поглощало его почти целиком, остаток своих сил и интересов он отдавал своей работе о чешско-немецком конфликте. После Нового года опять должны были начаться переговоры об уравнении в правах немецкого и чешского языков. Один из той группы немецких депутатов, которые были выбраны для участия в этих переговорах, попросил Александра изложить в докладной записке свои мысли о реформе ведомственных предписаний о языке. Рукопись была почти закончена, но под пером Александра докладная записка переросла в объемистое исследование об истории немецко-чешских отношений начиная с 1848 года. Александр подумывал о выпуске книги, но это требовало дополнительной работы и значительно больше времени, чем то, которое Александр предполагал затратить сначала.
В то же время переписка с Зельмейером вдруг сильно распухла. В эльзасском городке Цаберн некий прусский лейтенант{77}
спровоцировал жестокие столкновения между военными и гражданским населением, что вызвало бурный отклик во Франции и Германии. Венская военная партия воспользовалась обострением франко-немецких отношений, чтобы снова разжечь костер на Балканах: австрийские войска должны занять Албанию, и тогда Сербия окажется в клещах. Зельмейер стал во главе выступивших против этого проекта либеральных депутатов палаты господ и, как обычно в таких случаях, бомбардировал Александра запросами и отчетами, посылал ему свои статьи и наброски речей и требовал критики и советов.Под давлением таких обстоятельств Александр сначала не уделил достаточного внимания забастовке типографских рабочих. Ничего страшного! Пустяковое дело, о котором весьма нудно было доложено на заседании Объединения издателей и которое можно было спокойно поручить без всякого шума уладить Майбауму.
Однако вскоре картина изменилась. Инцидент, к которому Александр проявлял лишь поверхностный интерес, считая, что ликвидация его вполне по силам административным талантам Майбаума, превратился в политическое выступление крупного масштаба, бурное и волнующее. Александру пришлось принять участие в экстренных заседаниях Объединения издателей. Он был втянут в горячие дебаты о мерах, необходимых для разрешения конфликта. Ему пришлось вести переговоры с делегациями бастующих, посетить директора полиции и наместника. При этом он мучился от несоответствия велений совести с интересами предпринимателя.
— Вы избаловали рабочих! — разозлился на него толстяк Бишицкий, владелец большой типографии, когда Александр высказался против применения силы и за мирное разрешение конфликта на основе взаимных уступок. — Вы потворствуете бунтовщикам, избивающим тех, кто согласился работать, и поджигающим типографии. Нет, нет, эту банду подстрекают социалисты. Полумерами тут не поможешь. Нужен кулак. — И Бишицкий, выразительно стукнув, положил на стол свои руки, поросшие черными волосами. — Арестовать зачинщиков! Запретить профессиональные союзы! В случае надобности дать небольшой залп. Этой сволочи только такой язык и понятен.
Все в Бишицком было антипатично Александру: дряблое, как у больных печенью, лицо, неуклюжие движения и дух нетерпимости.
— Вы выбрали для себя неподходящую родину, коллега, — холодно ответил он. — Вам надо было родиться в Санкт-Петербурге. Там конфликты с рабочими улаживают с помощью казацких нагаек — что, впрочем, ведет к революционным вспышкам. Для меня как одно, так и другое только признак варварства. Мне, живущему в двадцатом веке, хотелось бы наладить наши общественные отношения, применяя более цивилизованные методы — взаимное понимание и сотрудничество.
— Э, да вы из идеалистов, наполовину философ, наполовину социалист.
Директор университетской типографии, доктор Холлан, быстрый, как ртуть, человек с острой бородкой а-ля Генрих IV, язвительно заметил:
— Вы заблуждаетесь, если хотите сказать, что философ не обращает внимания на практическую сторону дела. Как раз я, идеалист и ученый, хотел бы указать коллеге Рейтеру на аморальность идей, исповедуемых профессиональными союзами. Сколько ни в чем не повинных людей подвергает опасности такая вот забастовка! Пресса в наши дни — рупор общественного благополучия. Из прессы граждане узнают о своих правах и обязанностях, она предостерегает от опасностей и так далее. Кто парализует это средство…
— Совершенно верно! — проворчал Бишицкий.
Господин Холлан как будто сконфузился и потряс бородкой.
— Я только хотел сказать, что мы не должны быть причастны к этому злу.
Но когда Александр пожелал устраниться от руководящего участия в комиссии по переговорам, Бишицкий и Холлан громче всех запротестовали против такого его намерения.
— И речи быть не может! — кричал Бишицкий. — Если уж вести переговоры, то тут вы — самый подходящий человек. Вам господа из союза типографских рабочих скорее, чем кому-либо другому, пойдут навстречу.
— Верно, верно! — вторил ему Холлан и с изящным поклоном в сторону Александра прибавил: — Non nostrum tantas componere lites[80]
, придется уж, вам помочь!