Прощание с мирной жизнью

— Слишком много говорят о войне, — заявил он с непривычным для него жаром, — именно потому этот вопрос и представляется таким значительным. В конце концов мы не каннибалы. Войны еще возможны на Балканах или в Триполи, но не в государствах с высокой цивилизацией! Зачем нужно культурным людям вцепляться друг другу в горло? Я думаю, что это нелепо, я думаю… но… впрочем… — Он поднял плечи и погрузился в созерцание собственных ногтей.

На минуту воцарилось молчание.

— Может, просто все устали от мирной жизни, — заметила Валли.

Стентон наклонился вперед.

— Интересно. Как вы додумались до?..

Ирена резко отодвинула свой стул. Увидя, что Стентон замолчал, заметив ее движение, а остальные посмотрели на нее, она прикурила губу.

— Мне показалось… у меня было такое ощущение, будто это гораздо менее интересно, чем… ну, словом, ужасно грустно, — закончила она с неопределенным жестом, и нетерпеливым и виноватым.

XVI

— Что с тобой было тогда за столом? Что за вспышка? — спросил Александр после ухода гостей. — Ты была какая-то растерянная!

— Еленины слова подействовали мне на нервы. И то, что сказали Макс и Валли, тоже. Прости, но отделываться пустыми фразами от таких серьезных вопросов! Особенно — равнодушное замечание Валли. О чем с таким жаром беседовали за кофе вы трое — профессор, Стентон и ты?

— Во время этого разговора выяснилось, почему, собственно, Стентон организовал сегодняшнюю встречу. Потому что организовал ее все-таки он, теперь я это знаю.

— Так для чего он это сделал? — Ирена старалась говорить равнодушным тоном, но голос ее звучал как-то сдавленно.

Александр не обратил на это внимания.

— Можешь себе представить, это высокая политика. — Заложив руки за спину, Александр быстро шагал из угла в угол. Объясняя, он разгорячился. — Профессор Масарик всего несколько дней, как вернулся из Белграда, где он встречался с сербским премьер-министром Пашичем. При этом у Масарика создалось впечатление, что сербы готовы пойти на большие уступки, только бы раз навсегда уладить разногласия с Австрией. При последней встрече он определенно получил полномочие предложить нашему министру иностранных дел свидание с Пашичем. Пашич приехал бы в Вену с почетным для Австрии предложением.

Александр остановился перед Иреной. По тому, как у него дергались брови, она поняла, что его фантазия разгоралась от собственных слов.

— А как ты думаешь, милый, если бы встреча состоялась, это было бы большое дело?

— Еще бы, Ирена, еще бы! Очень большое! Я не хочу преувеличивать, но если бы Сербии и нам удалось прийти к действительному взаимопониманию, то мир был бы обеспечен… ну, во всяком случае, на два-три десятилетия.

Он опять принялся шагать из угла в угол, что-то тихо напевая. Ирена молча следила за ним. При очередном повороте Александр поймал ее вопросительный взгляд. Он стукнул себя по лбу.

— Верно! Ты ведь не знаешь, при чем тут сегодняшний ужин. Ну, так вот, слушай! Профессор Масарик сразу же известил нашего министра иностранных дел, что у него есть поручение от Пашича. Но граф Берхтольд оставил это без внимания. Видишь ли, министру иностранных дел его императорского величества невместно воспользоваться при дипломатических переговорах посредничеством простого смертного, да к тому же еще чешского оппозиционного депутата! Конечно, это глупо, но такова система. А ведь профессор Масарик — человек обходительный и ведет не слишком радикальную политику. Будь наши правители людьми умными, они ценили бы такого рода оппозицию, в принципе не возражающую ни против идеи монархии, ни против австро-венгерской концепции. Но для Берхтольда подозрителен всякий, если он не стопроцентный поборник феодализма. А подозрительных игнорируют. Но так легко его сиятельству не отделаться. Надо хотя бы принудить его коротко и ясно сказать, что взаимопонимание ему нежелательно. Это, разумеется, возможно только в том случае, если удастся устроить, чтобы он все-таки принял профессора. Вот тут-то я и должен помочь: через Зельмейера и его связи, может быть, и через личное вмешательство… Но почему у тебя такое скептическое лицо! Ты придаешь так мало значения моим связям или совсем не веришь в мои способности?

— Боже упаси! Я только не понимаю, как может тебе удастся политический шахматный ход, раз он не удался политическому деятелю, депутату.

— Ты не достаточно знакома с тайнами австрийской политики. Тут особая алгебра — согласно ей такой депутат палаты господ, как Зельмейер, или издатель газеты, пользующийся некоторым влиянием на немецких депутатов ландтага, значит больше, чем десять оппозиционных парламентариев. Масарик тоже думает, что мне следует попытать счастья. Ради этого он и пришел сюда вместе со Стентоном.

— Ах, так вот в чем дело. И весь план, верно, придуман Стентоном?

— Наполовину. Но, во всяком случае, он за него горой и считает, что я должен ехать в Вену. Пока, во всяком случае, я пошлю телеграмму Зельмейеру, узнаю, что он думает.

— А если ты поедешь, он тоже туда поедет?

— Кто? Масарик? Об этом разговора не было. А почему ты спрашиваешь?