Прощание с мирной жизнью

«Душное лето. Внешне все спокойно, инертно. (Даже в Албании, но это «далеко в Турции».) Картина более мирная, чем в летнюю пору предыдущих годов. Но что бурлит под поверхностью? — Россия опять вооружается. Петербургские «Биржевые ведомости»: Франция и Россия не хотят войны, но Россия готова к войне и надеется, что Франция тоже готова. «Кёльнише цейтунг» отвечает: Германия готова поднять перчатку. — Вильгельм II у Франца-Фердинанда в Конопиште. Совместные планы насчет средиземноморского флота? Франция увеличивает военный бюджет. Секретарь немецкого посла в Вене сказал корреспонденту «Таймс»: «Не уверен, удержится ли мир до осени!» Опровержение весьма слабое. — Информация Зельмейера: Конрад фон Гётцендорф не стесняясь говорит о последней возможности уберечь армию от разложения. «А в чем вы видите эту возможность, ваше превосходительство?» — «В превентивной войне, разумеется». — Поток шпионских процессов в Австрии, во Франции — везде. Речи при формировании в Вене Албанского легиона: в скором времени можно ожидать обострения разногласий между славянами и германцами. — Бикфордов шнур уже подложен (проверить, кто это сказал!). Чувство как у всадника на Бодензее»^{89}.

Александр отсутствующим взглядом смотрел на последнюю фразу. Может, это плохое предзнаменование? Ах, к чему вообще писать? Он отодвинул свои заметки. Нет, он ничего не хочет знать. Он устал.

Но ему чувствовать усталость нельзя. Ведь это значит отказаться от себя — отказаться от Ирены. Ничто не указывало на то, что отношения между ними хоть сколько-нибудь изменились, и все же у него было какое-то предчувствие, и тут тоже на поверхности все было спокойно, а под ней что-то перемещалось, таяло, утекало, шло к концу.

Александр резко повернулся и вышел из комнаты.

XXIV

Ирена не слышала, как он вошел. Она стояла у окна и вполголоса напевала:

Тихо реют мои песни
Через ночь к тебе…

Александр остановился в дверях. Как уже не раз бывало, его и сейчас опять приятно поразило очарование всего ее облика.

Тра-ля-ля. Ля-ля-ля.
В эту рощу, дорогая,
Ты приди ко мне.

Ирена перестала напевать, приблизила рот к окну и дохнула на стекло. Потом начертила что-то указательным пальцем на затуманившемся от дыхания кружочке, отклонилась назад и, пока стекло опять не стало прозрачным, не спускала с начертанного мечтательного и восхищенного взгляда.

Тра-ля-ля. Ля-ля-ля.
Ля-ля-ля. Ля-ля-ля.

Она снова дохнула на стекло и начертила что-то на помутневшем кружке. Насколько Александр мог разобрать, — это была вычурная, вся в завитушках буква, не то «Е», не то «С».

Он подался вперед, чтобы получше разглядеть, и под ногой у него скрипнула половица.

Ля-ля-ля. Ля-ля-ля.
Ты приди ко мне.

Ирена резко повернулась.

— Это ты, Александр? — Она отступила на шаг, теперь она касалась спиной стекла. Неужели это он, Александр, ее так испугал? Или она хотела стереть написанное? Но она уже подходила к нему, выражение лица у нее было спокойное, обрадованное. — Почему ты пришел сюда, милый? — Стекло за ее спиной было прозрачно, и ничего на нем не было.

— Я услышал, что ты поешь, и стосковался по тебе, — солгал он, — хорошо бы, если бы ты пела почаще и не только, когда одна. С твоим голосом…

— Ну что за льстец! И, пожалуйста, не заговаривай мне зубы: ты подслушивал — а подслушивать очень, очень гадко.

Он взял ее руку и поцеловал.

— Во-первых, у меня не было никаких гадких намерений, а во-вторых, тебе нечего скрывать, или, может… ты не хотела, чтобы я знал, чем ты сейчас занималась?