Прощание с мирной жизнью

— Фонографов больше не существует, — сердито отрезала Адриенна. Она сама себе была противна, но от этого еще больше злилась на Польди. — Ты и твои фонографы живете в прошлом столетии. Теперь у нас граммофоны.

— Не такие уж они были плохие, детка, ни прошлое столетие, ни аппараты с коричневыми цилиндриками. Я помню, как слушал первый фонограф в Вене, у Ронахера. Я служил тогда в меченосцах^{31}, лейтенантом, а тебя еще на свете не было. На цилиндрики были напеты «Прекрасная Елена», и «Cuore mio, amore mio!»[20], и «Битва при Санта-Лючиа»^{32}. Поди посмотри, может быть, что-нибудь такое найдется и здесь, на ваших новомодных граммофонных пластинках?

— Нет! Кто теперь станет слушать такую ерунду! — строго возразила Адриенна.

— Не порть ему удовольствие! — крикнула Валли, входя в голубую гостиную с рюмками и бутылкой на подносе.

Капитан быстро встал и пошел ей навстречу.

— Валли, ты ангел! Я это уже говорил, но должен повторить еще раз: настоящий ангел. Жаль, что я недостаточно молод, чтобы соблазнить тебя, пардон, я, конечно, имел в виду: соблазнить с самыми честными намерениями. — Он взял у нее из рук поднос и откупорил бутылку.

Адриенна подошла к Валли, заводившей граммофон.

— Право, Валли, я тебя не понимаю. Мы же собирались к полякам, а ты принесла водку и запускаешь граммофон, точно тебе хочется, чтобы он просидел здесь весь вечер, — сердито зашептала она.

— И пусть сидит, — равнодушным тоном ответила Валли, — когда он высосет всю бутылку, он даже не заметит, что мы ушли.

Она поставила пластинку.

Из граммофонной трубы вырвалось пронзительное сопрано эстрадной певицы:

Тот спальный вагон, тот спальный вагон
Навеки в сердце моем!

Польди подошел ближе. Выпитая водка уже зажгла огоньки в его обычно тусклых глазах. Он подержал полную рюмку против люстры.

— Как сверкает! — Польди запрокинул голову и осушил рюмку. — Деликатный напиток! Светлый и острый, как пандурская сабля. Разреши поднести тебе рюмочку, Валли? Надеюсь, ты от этого не повалишься навзничь, пардон, я хотел сказать…

— Знаю, знаю, ты сегодня с левой ноги встал, — перебила его Валли. — Ну, давай сюда! — Она чокнулась с Польди. — Ах, прямо всю насквозь прожигает!

— Вот видишь. Разве я не был прав: как пандурская сабля.

— В саблях я ничего не смыслю, но напиток хороший. Нет, мерси, одной хватит. Впрочем, просвети меня, пожалуйста, что это за пандуры?

— Пандуры? — Польди налил себе еще рюмку. — Знаешь, так назывались хорватские кавалеристы лейб-гвардии его апостолического величества прежде, когда еще была имперская военная граница с Турцией на юге — в Славонии, Хорватии и Банате. Теперь нет ни военной границы, ни пандуров, да и вообще в наше сумасшедшее новомодное время ничего уже нет! Техника, одна только техника! Вот посмотри! — Во время разговора он взял несколько лежащих около граммофона пластинок и прочитал надписи на них. Затем прочитал их вслух: — «Любовь в автомобиле», «Чары синематографа», «Влюбленный радиотелеграфист». Или вот: «Голубка Румплера^{33}, лети!». — Его голос дрожал от гнева и мировой скорби. — Не понимаю, люди просто помешались на технике! Поют и то все про технику! Ей-богу, у меня теперь постоянно такое чувство, что скоро мир со всей этой сверхсовершенной техникой полетит к черту.

Валли похлопала его по плечу.

— Польди, Польди, ну чего тебе только не хватает?

От ее взгляда он похолодел. Он попробовал уйти от ее сверкающих зеленых глаз, но не мог; жестокое, пугающее любопытство было в этих глазах, и оно, как паук, затягивало в свою паутину.

— Чего мне не хватает? — вдруг услышал Польди свой собственный голос. — Денег, вот чего. — Не успел он выговорить эти слова, как уже пожалел о них. Чтобы как-то ослабить впечатление, он тут же прибавил: — Но, может, ты меня выручишь, детка. Верно, у тебя в копилке что-нибудь есть?

— У меня в копилке ничего, кроме пуговиц, не заводилось. А денег мне самой не хватает. Когда дедушки нет, тетя Каролина и господин Майбаум дают мне в обрез. Но если тебе нельзя подождать до возвращения дедушки, почему ты не пойдешь к баронессе Арндтем и не займешь у ее друга, у этого самого господина Гелузича?

— У кого? Господи боже! Почему ты вспомнила вдруг Гелузича? Тебе что-нибудь говорили?..

— Говорили? Что? Что у него можно занять? Но, Польди, это же и ребенку ясно: из всякого дела он извлекает выгоду, и деньги у него есть. А дать взаймы дело выгодное, верно?

Польди посмотрел на нее долгим, испытующим взглядом. Первоначальное недоверие сменилось сомнением, а от сомнения он перешел к восхищению. С торжественно поднятой рюмкой подошел он к портрету прадедушки Рейтера и заявил:

— Если бы старик присутствовал здесь собственной персоной и мог бы тебя видеть и слышать, я думаю, он бы очень порадовался. За твое здоровье, Валли! — Польди поставил пустую рюмку, звякнул шпорами и церемонно поклонился. — Целую ваши ручки, милые дамы, я ухожу.

Валли удержала его:

— Подожди минутку! Проводи нас до университета. Нам на вечернюю лекцию.