Прощание с мирной жизнью

— Нет, я не отпущу тебя, Ирена! Я не отдам тебя. — Хоть он и был очень взволнован, но до сих пор в какой-то мере владел собой, теперь же слова полились неудержимым потоком: — Почему ты хочешь вернуться к нелюбимому мужу? Ведь ты же сама говорила, что с ним жизнь не в жизнь и что никогда не испытывала ты такого счастья, как в эту ночь! Да, ты это говорила, говорила десять, сто раз, и несмотря на это… Я не понимаю тебя, Ирена. Почему ты хочешь загубить и свою и мою жизнь?.. Или… или, кроме него и меня, у тебя имеется еще кто-то? Да, конечно, так оно и есть! Так и есть! А я-то, дурак, поверил…

Сначала Ирена онемела, потрясенная такой неожиданной вспышкой. Все еще очень волнуясь, она постаралась его успокоить:

— Что ты, что ты, любимый мой!

— Не называй меня любимым! — В нем клокотала ревность, он стыдился этого чувства, старался не поддаться ему, и все же ревность взяла верх. — Если бы я действительно был твоим любимым, ты бы не ушла от меня. Нет, нет, ты была бы не в силах уйти. Теперь я вижу, для тебя это было просто игрой, развлечением, капризом… — Испугавшись своих слов, он вдруг замолчал, провел тыльной стороной руки по лбу, сделал несколько нерешительных шагов к Ирене; она стояла, опустив плечи, прислонясь головой к стене. — Милая, прости меня, я… я сам не понимаю, что со мной. Я обезумел. Слышишь? Все, что я сейчас наговорил, чистейший бред. При мысли, что я больше тебя не увижу, я лишился рассудка. — Он очень осторожно, почти с опаской обнял ее. — Скажи, что все это было дурным сном, что ты останешься со мной. Скажи, Ирена!

Она поцеловала Александра, мягко высвободилась из его объятий, удержала его руки в своих.

— Я не могу, Александр, не могу, мой милый. Другого нет. Это правда. И мужа я не люблю, верь мне! Но я должна вернуться к нему. Ты этого не поймешь, но это так, я должна. Ради его матери. Я выросла у нее в доме. Она всегда была так добра ко мне. Очень добра. Курт ее единственный сын. В нем вся ее жизнь. Она убеждена, что без меня он пропадет. Вот поэтому я и дала ей слово вернуться к нему. Я никогда не прощу себе, если с ней что-нибудь случится по моей вине, ведь Курт свихнется без моего присмотра… Неужели ты этого не понимаешь?

— Не совсем, родная. Твой муж — офицер?.. Да? Странно, я сразу так и подумал. Но скажи, а я помочь не могу? Если дело только… не пойми меня превратно, я бы никогда не предложил этого, если бы не думал… я хочу сказать, если все дело только в деньгах?..

— Нет, не только в деньгах. Ах, Александр, прошу тебя, не спрашивай… нет, я вечно буду упрекать себя, я не смогу жить и радоваться жизни, если… нет, нет, нет, ты, любимый мой, помочь не можешь. Я должна вернуться к нему. И потому… Ах, Александр, ты же сам сказал, что не хочешь больше трагедий. Вчера было так хорошо. Разве этого не достаточно? Погоди, я дам тебе что-то на память! — Она выпустила его руки, и, порывшись в несессере, достала тоненькую золотую цепочку с голубым сердечком. — Это моя первая драгоценность. Поэтому она мне особенно дорога. И поэтому, и еще из-за цвета. Ультрамарин, ведь это — заморский, какое чудесное слово, правда? Пусть с этого дня ультрамарин будет нашим цветом! Пусть, когда один из нас увидит что-нибудь такого цвета, пусть он подумает: это привет от моего друга. Да?.. Ах, Александр, не делай такие печальные глаза, любимый мой, мне ведь тоже нелегко.

XIII

Было около одиннадцати утра. Солнце стояло уже довольно высоко над башнями венской Вотивкирхе^{37}. Оно золотило темно-серые и ярко-желтые фасады старинных бюргерских домов на Шварцшпаниерштрассе, среди которых роскошный особняк Зельмейера выделялся, пожалуй, только модернизированными окнами второго этажа.

Спальня и будуар фрау Зельмейер были выдержаны в ультрасовременном, так называемом лабораторном, стиле — раздвижные, необычно широкие окна, преобладание стекла и никеля, что свидетельствовало о вкусах хозяйки, следившей за капризами моды.

Фрау Серафина Зельмейер — пятидесятилетняя дама, хрупкая, остроносенькая, с густым слоем пудры «загар» на лице и иссиня-черными волосами, остриженными под пажа, — напоминала какую-то экзотическую птицу, сходство с которой ей придавали также резкие, быстрые движения. Она уже проделала утреннюю гимнастику, взяла ванну и, снова лежа в постели, кушала завтрак.

Без всякого удовольствия, медленно грызя тосты из докторского хлеба и запивая их горьким черным кофе (это совсем не вкусно, но, господи боже, чего не сделаешь ради сохранения девичьей талии!), фрау Серафина вела оживленный телефонный разговор с графиней Ранкенштейн, состоявшей, как и Серафина, членом женского комитета при недавно созданном Австрийском союзе любителей воздухоплавания.