Прощённые

– Да кабы это было просто, Алексей! Я состоял всё это время в Обществе. Что из того, что я в последнюю минуту не пошёл? После прознают и найдут, как заговорщика. А ежели… Ну, то есть, если при другом исходе… Тогда меня почтут за труса и предателя. Хотя другой исход… С теперешним раскладом маловероятен. Расклад уж больно ненадёжен.

Сапожников слегка наморщил лоб. Потом спросил – хотя и с осторожностью:

– Скажи, на чём сегодня сговорились?

Ростовцев положил вспотевшие ладони на колени.

– Сперва решили объявить солдатикам, что новая присяга, дескать, незаконна. Что Император Константин не отрекался, а вместо этого был отстранён насильственно – задержан на границе и захвачен, чуть ли не в кандалах. Авось, солдатики на это поведутся.

– А что сам Константин?

– Что Константин? Да Константин, по слухам из Варшавы нос не кажет. Боится до смерти, что тут его придушат, как раньше батюшку. Проклятие семьи. То бишь, теперь он всяко царствовать не будет.

– Забавно. Но ведь тогда после ареста Николая начнётся, не дай Бог, безвластие и произвол. Неуправляемость! Как этакую кашу заваривать не боязно? Безумцы! – Купец встряхнул тяжёлой головой и удрученно обратился к Якову: – Эх, Яшка, где была твоя башка! – Потом недобро усмехнулся:

– Ах, да ведь ты у нас поэт. Ты же у нас возвышенной натуры! Помнится, давеча принёс мне альманах… Как бишь его? «Полярная звезда»! С большим своим стихотворением. А сам-то весь от гордости так и светился.

– В этом уж точно нету ничего дурного.

– Ага. Напомни, что ты там насочинял? Поэму! «Минин»!

Яков обиженно поправил:

– Моя поэма называется «Пожарский».

– Ну ежели «Пожарский» – это дело! «Пожарский», видишь ли…

– Всё насмехаешься. Зачем ты этак? Поэма не настолько и дурна.

– Да баловство это. Все эти ваши романтические бредни. Прогресс, либерализм. Европа! Теперь любуйся, до чего вас довели… Безумцы! – Сапожников в сердцах ударил по столу.

Яков растерянно моргнул, потом подумал и всё же робко возразил:

– Пусть так, однако в Обществе ещё остались здравомыслящие люди. От этого и разногласия. Иные господа колеблются. Был план попробовать воззвать к правительству для возбуждения серьёзных опасений в государе. Дабы, узнав о многочисленности тайных обществ, он сам подвигнулся на дарование свобод, боясь возможности грядущих выступлений.

(Сапожников, не сдерживаясь, в голос рассмеялся.)

– Напрасно ты не веришь, Алексей. А я слыхал, что собирались выдвинуть некоего добровольца, способного на хладнокровное пожертвование собой. Дабы он сам пошёл к властям, раскрыть про заговор. Но так, чтоб после никого не выдать, хотя бы и под страхом смерти. – Яков вздохнул. – Впрочем другие – большинством – склонились к самым радикальным действиям. Чую, грядёт гражданская война…Что ожидает бедную Россию! Подумать страшно!

Тут он запнулся, с удивлением обнаружив, что Алексей уже не слушает его. Тот, судя по всем признакам, ушёл в себя…

Впрочем, купец довольно скоро поднял голову, и посмотрел на Якова внимательно, но как-то очень странно.

– Конечно, тюфяки вроде тебя, и в «русскую рулетку» не играют… Но это – шанс. И ежели его использовать немедля…

Последующие несколько часов никто из них не выходил из кабинета, там же обедали… Простились вечером – почти в слезах, обнявшись, при этом старший младшего благословил.

А в девять вечера, 12 декабря произошло престранное событие…

Часть 31. Я этого тебе не позабуду

 Великий князь Николай Павлович в те дни практически не покидал дворца. Он, всё ещё с надеждой, ждал манифеста из Варшавы, от Константина. Тот в письмах выражал свою позицию с определённостью, однако манифеста с отречением не присылал. Дворец наполнило гнетущее оцепенение, зыбкость создавшегося положения пугала…

Тем вечером, примерно к девяти часам, Николаю Павловичу сообщили, что прибыл адъютант от генерала Бистрома, командующего гвардейскою пехотой, с пакетом для него – и непременно в собственные руки. Великий князь тут же затребовал пакет и приказал доставившему задержаться, на случай надобности срочного ответа. Однако, вскрыв послание и наскоро прочтя, великий князь затребовал к себе и самого «посланца»…

Того, а им был наш двадцатилетний большеглазый подпоручик, немедленно ввели в апартаменты. Ростовцева трясло как в лихорадке, он сделался весь бледен, лоб молодого человека сильно взмок. Николай Павлович подвёл его к дивану и усадил, а сам устроился чуть поодаль.

– Ваше Императорское Высочество, – с заметным заиканием проговорил Ростовцев, (слова давались ему с ощутимым трудом) – я умоляю вас не принимать меня за низкого доносчика, поскольку я движим токмо любовью к нашему Отечеству и моей преданностью вам.

Великий князь, которому тогда едва минуло тридцать лет, – худой, подтянутый, известный некоторой жёсткостью в обычном обращении, – взглянул на подпоручика почти отечески.

– Ты написал мне личное письмо. С письмом я ознакомился и вижу в нём твоё стремление предостеречь меня… Тогда скажи, насколько сведения, тобой изложенные, достоверны?