Прощённые

Вернулся от Раевского уже вконец расстроенным. Потом нахлынувшие радостные хлопоты с женитьбой как будто отвлекли его. Но оказалось – ненадолго.  Всё то, сомнительное, тягостное, так и нерешённое, вернулось, да и накрыло Михаила с головой. Зыбкость и неопределённость состояния внушало ему беспокойство и тревогу. Он был уже лишён возможности как прежде безмерно наслаждаться счастьем в новом своём семействе.

Участливые осторожные расспросы Кати раздражали, усиливая ощущение душевной неустроенности. Ночами, выждав, чтобы Катенька заснула, Орлов всё чаще уходил в свой кабинет, много курил. Обдумывал слова Раевского, сказанные старым генералом на прощание, уже в саду. В тот день отец невесты сам проводил его до экипажа. Как ни старался Михаил тогда не слушать старика – ан нет! Услышал, и запомнил, и запало!

«Подумайте, голубчик, с кем вы пытаетесь лезть на рожон. И кто они такие, окружающие вас? Ежели не негодяи, то глупцы. А то ведь и глупцы, и негодяи. Ну-ка, скажите, сколько между них таких, как вы – при эполетах, выслуженных доблестью и кровью? А? То-то же! Всё больше мелочь праздная, да неудачники, задумавшие невесть что. Наполеончики, алкающие власти! И не дай бог, пустить таких во власть – Европа этакие кренделя знавала. Как же! Дантоны, Робеспьеры, да Мараты! Вот вам пример! Чем завершилась катавасия сия? Молчите? Так я скажу! Кровь и собачья свара – загрызли самоё себя…

А что хотите возразить – всё знаю. Да, есть среди них и достойные честные люди. Не спорю, есть – такие же, как вы – прельщённые высокопарной болтовнёй. Бредом о будущем Отечества. О вынужденной жертве!»

Старик закашлялся сухо и хрипло. Остановился. Взял Михаила доверительно за локоть. Сказал, почти что на ухо, да так, что Михаил невольно вздрогнул: «Как только вы не понимаете, голубчик, что в жертву наперво приготовляют вас!»

К коляске оба подошли в молчании. Однако, уже перед самым экипажем, Раевский неожиданно закончил: «Сообщество людей тщеславных и лукавых есть не товарищество, поверьте мне, а заговор. А заговорщики дружбы не знают. Они самих себя уже подозревают и боятся.»

Сам Николай Николаевич к этой теме при встречах с зятем более не возвращался. Но сказанного им тогда было достаточно.

Михаил счёл разумным дождаться московского съезда. Там, выждав подходящего момента, он выразил желание обратиться с речью. Собравшиеся предвкушали его выступление с интересом. Но оказалось, что подобных заявлений в то время не ожидал никто.

Взмахнув рукой, оратор предложил готовиться к военному перевороту.  Причём – немедля! Для этого создать организацию огромного масштаба! Для полной дезориентации правительства открыть на собранные средства типографию, в целях печатания фальшивых ассигнаций. И прочее…

Среди собравшихся установилась гробовая тишина. Михаил Фёдорович кончил речь, залпом опустошил стакан воды. Немного подождал… Усмешки, ёрзания, демонстративные и сдержанные вздохи. Известные своим былым бесстрашием радикалы только смущённо прятали глаза.

Не встретивши в товарищах сочувствия и понимания, разочарованный, он объявил, что вынужденно порывает с Обществом…

Однако, выпрыгнув на всём скаку с повозки, так чтобы без единой ссадины, нельзя – бывает, что и руки поломаешь. Дальнейшее всё это полностью и подтвердило. Так, следствием его скандального ухода, стал чей-то неподписанный донос. Немедленно был учреждён надзор за экцентричным генералом, как за неблагонадёжным. Начавшиеся неприятности усилились, когда в его дивизии внезапно взбунтовался полк. Полковник тут же обвинил дивизионного командующего в ослаблении дисциплины, пришёлся к месту и его приказ о запрещении наказывать солдат… Михаила, без серьёзных разбирательств, сняли с должности.

Он, с молодой женой и первенцем – сыном Николенькой, отправился на жительство в Москву. В Москве застанет Михаила Фёдоровича и уходящий 1825 год.

…А в это время, в Петербурге, в лейб-гвардии Егерского полка, нёс службу некий честный подпоручик. А звали подпоручика Яков Иванович Ростовцев.

Глава 29. Визит был не напрасен

Наутро Иосифу Ивановичу Шарлеманю доставили послание от Новосильцевой. Та отвечала, что по свидетельству графини Анны Алексеевны, его высокопреподобие, Юрьевский отец-игумен Фотий, с начала Великого поста не покидал обители. Архимандрита ежедневно видели на службах в головном соборе, а по субботним и воскресным дням он самолично причащал и исповедовал. При этом Екатерина Владимировна сообщала о своём намерении ближайшим временем заехать к Шарлеманю…