Прошедшее продолженное время

– И ты такой же кобель гнилой! – закричала девушка. – Чтобы все вы подохли, твари неблагодарные!

Внезапно трубка загорелась ослепительным светом и с грохотом разлетелась. Ударная волна хлестнула по лицу. Мир исчез.

«Был хромой, а теперь еще и слепым стал для полного счастья», – мелькнула мысль.

Сознание возвращалось какими-то странными кусками. Возникали какие-то шумы, голоса. Мозг отмечал, что лежать на чем-то твердом очень неудобно. Я попытался пошевелить руками. На запястьях возникло ощущение чего-то чужеродного, мешающего. Это уже точно не было сном.

– Очухался, – произнес хриплый, пропитой голос. – Иваныч, чё с ним делать?

– Охранять, – ответил другой голос. – Мы скоро вернемся.

Этот голос принадлежал вполне культурному человеку. Однако некоторая излишняя твердость интонаций навела меня на мысли о спецназе.

«Допрыгался, – пронеслось в голове. – Всего шесть часов прошло с того разговора, а уже какая-то сука сдала. Это ведь свои, милицейские».

Крепкий удар по голове изрядно попортил мне способность мыслить и действовать, но нужно было собраться, нужно было действовать. Я аккуратно попробовал пошевелить ногами. Их мне связывать не стали. Тело было не повреждено, лишь слегка кружилась голова. Я отметил, что с прямохождением, стрельбой и кулачным боем могут быть большие проблемы.

Попытавшись разодрать веки, я обнаружил, что почти ничего не вижу. Глаза, залитые слезогонкой, не хотели открываться. Понемногу мир проступил сквозь пелену слез. Глаза резало невыносимо, однако видеть окружающее было сейчас жизненно важно.

В квартире орудовали какие-то люди в масках, давая указания бомжеватого вида милицейским выносить то или другое. В изъятии ценностей прослеживалась определенная последовательность, даже педантичность. «Маски» не трогали приборы, которые были соединены кабелями или включены. Видимо, они знали и об этом свойстве моих приборов – в определенных условиях превращаться в мощные взрывные заряды. Зато все остальное вытаскивали полностью.

Не избежали конфискации ящики с консервами и алкоголем. Бомжементский контингент выволакивал их в первую очередь. Оттого многие устройства не попали в машину и остались в гостиной, сваленные в кучу.

«Замаскированные», обнаружив такое огорчительное обстоятельство, разразились негодующими тирадами, которые по логике вещей должны были закончиться зуботычинами. Бомжи по привычке втянули головы в плечи, забыв о своих автоматах. Однако новый статус «синяков» удержал омоновцев от рукоприкладства.

Они оставили одного своего и пару бомжей охранять квартиру. Командир обстоятельно и нудно обьяснил контингенту, чтобы они помимо очевидного, как-то: бдительно охранять, не пускать и не бухать, ни в коем случае не трогали аппаратуру. Люди соглашались, старательно кивая и изображая на лицах подобострастное внимание. Несмотря на тяжелое состояние, мне стало почти весело.

Вот она, картинка из будущей жизни, которая случится, выживи эта кодла. Наконец начальник закончил скрипеть, шепнул что-то на ухо своему бойцу, которого оставили следить за бомжементами, и спецназовцы покинули квартиру.

Их ботинки сосредоточенно и целеустремленно протопали по лестнице. Под окнами запыхтел двигатель, и раздался приглушенный шум отъезжающего автомобиля.

Стражи порядка проводили машину взглядами, потом один из полицаев подошел ко мне и потыкал ногой.

– Мужик, ты живой? – осторожно спросил он.

Я счел за лучшее промычать в ответ нечто неразборчивое.

– Что ты там бубнишь, не слышно ни фига, – продолжил «полицай».

Он присел рядом со мной и аккуратно, почти нежно перевернул.

– Ты, лишенец, – начал бомжара. – Сейчас тебя в жопу ебать будем.

– Пойду я покурю, – бросил спецназовец, поднимаясь.

– То есть как это? – я сыграл недоумение. – Что случилось?

– Ща пиздец твоему очку приснится, – следом из бомжа полезли перлы русского разговорного, которые соперничали только с гнилью из кишок, вылетающей с каждым выдохом беззубого рта.

– Вы что себе позволяете?! Я капитан милиции.

– Был капитан, – продолжил бомжемент, поднося к лицу грязный кулак. – Марафет давай и быстро… Враз очко порву на фашисткий крест.

– Остынь, Димон, – осадил его второй. – Фраерок культурный, сам отдаст.

– Ребята, надо-то чего? – изобразил я испуг. – Все, чего хотели, сами взяли. А если вам герыча надо, то отродясь не держал.

– Ща я тебе, – начал первый, тыча мне в нос грязным, вонючим кулаком.

Но второй его остановил.

– Ты подожди, может, и правда не врубается, – второй мент отодвинул напарника. Мой «спаситель» был не менее грязен, а стоптанные, расползшиеся ботинки были политы белесо-розовой пакостью и источали невыносимую трупную вонь. – Ты, мил человек, с нами не играй. Верю, что дури в порошках у тебя нет. Да и не нужна она, когда приборчик есть. Мне вот рассказывали про твою машинку. Включаешь, и тащишься… Начальник говорил, что лучше бабы, лучше дури, будто родишься заново.

– Не понравится это вашему начальнику, – заметил я.

– А вот не твоего ума это дело, – коротко бросил «злой» бомж. – Ты ведь никому уже не расскажешь.