Прошедшие войны

Все хором засмеялись. После этого бросились к реке, пили с жаждой студеную воду, мыли лицо, руки. От ледяной влаги Цанку снова скрутил приступ кашля. Позже по команде Арачаева вернулись на прежние позиции. На поле — замершая ужасная картина. Дымились двенадцать танков, кругом валялись трупы людей. Подобрали трех раненых и одного контуженного красноармейца. Раненых немцев добивали. Своих мертвых не хоронили, даже не трогали. Не было сил. Единственно Арачаев достал из внутреннего кармана Нефедова письма и документы, забрал себе карту, компас, часы командира. На всякий случай карандашом на грязном клочке бумаги вывел: «Майор Нефедов М.С. - командир отдельного стрелкового подразделения». Геройски погиб 12 ноября 1941 г.». Этот клочок положил вместо документов. Потом он приказал собрать документы у всех убитых красноармейцев, перенести тяжело раненых в окопы: их было семь человек. Тринадцать тяжело раненых солдат, пострадавших во время первой атаки, находились до повторного наступления в землянке на правом фланге обороны, их немцы всех перестреляли лежащими.

Ровно в четырнадцать часов Арачаев построил остатки солдат в ряд. В строю было двадцать шесть человек! Увидев живым Савельева, он улыбнулся.

— Ну, молодец. Быть тебе генералом, — хлопал он по плечу парня.

— Нет, мама хочет, чтобы я стал пианистом, — тонким голосом ответил Савельев.

Раздался дружный хохот.

— Отставить, — спокойно сказал Арачаев, — занять позиции. Приготовиться к бою. Не расслабляться. Перекусите, что возможно. Сержанты, ко мне. А ты, Савельев, лучше спой нам что-нибудь душевное.

Если бы в этот момент кто-нибудь со стороны увидел картину происходящего, он бы ужаснулся. Большое снежное вдоль и поперек перепаханное танками и сапогами поле было щедро залито багровой кровью. Кругом в беспорядке кучами валялись трупы людей — солдат, страшными монстрами чернели огромные, дышащие предсмертной гарью танки. В самом центре двумя кружками сидели бойцы, ели черствый хлеб, курили самокрутки. Пять-шесть бойцов ходили между трупами, искали в карманах погибших еду и ценности. В окопе, склонившись над картой, совещались лейтенант Арачаев и два сержанта, а рядом с ними в грациозной позе, как на сцене, стоял Савельев и высоким, красивым голосом пел арию Ленского из оперы «Евгений Онегин» Чайковского. Его пение никто не понимал, однако, боясь Арачаева, не перебивали. Наконец кто-то не выдержал.

— Слушай, ты, Савельев, спой что-нибудь русское, понятное.

Молодой человек смутился, чуть поправил голос и стал петь «Интернационал».

— Вот сволочь, издевается.

В это время выступил вперед лейтенант Арачаев.

— Всем проверить оружие. Взять боеприпас у убитых… Живее… Занять позиции повзводно… Нам надо продержаться дотемна… Может больше сегодня не сунутся.

Однако в четырнадцать сорок раздался знакомый гул. Вдалеке появились шесть танков и многочисленная пехота.

— Приготовиться к бою, — крикнул Арачаев. — Без приказа не стрелять.

После этого он подошел к Басилу, при всех обнял его.

— Прости меня за всё, брат, — сказал он на чеченском.

— И ты меня прости, — так же сухо ответил младший брат. Немцы шли в наступление плотной стеной. Двигались уверенно, бодро, быстро.

— Савельев, спой нашу полковую, — крикнул кто-то из солдат.

— Давай «Соловей», — поддержали его другие.

Но паренек молчал, он вновь дрожал, плакал.

Как назло, танки не палили издалека, как в прошлый раз, шли ровно, будто знали о своей силе и мощи. Один солдат считал пехоту врага вслух. Когда счет перевалил за двести, его голос обмяк, ослаб, задрожал.

— Ой, мамочки! Сколько их?

— Замолчи… Что разнылся, — доносилось из окопов.

— Я беру второй слева танк.

— А я крайний.

— Где еще пулеметная лента?

— Гады, сейчас получат свое… Твари поганые.

— Не стрелять, — крикнул вновь лейтенант. — Спокойнее! Всего шесть танков.

Расстояние быстро сокращалось. Вой танков стал яростным, диким. Вновь стали видны очертания сытых и немного хмельных лиц врагов. Дрожь прошла по рядам красноармейцев. Линия фронта противника была так широка, как все поле. Стало ясно, что они быстро обойдут кучку солдат с флангов и окружают их. Однако был приказ стоять насмерть. Именно здесь. И ни шагу назад.

— Ой, господи, — взмолился чей-то осиплый бас.

И в это время неожиданно для всех из окопа выскочил безоружный Савельев и легкой, виноватой походкой, на согнутых ногах, побежал навстречу врагу, подняв руки.

— Не стреляйте! Не стреляйте! — кричал он детским голосом. — Я хочу жить, я не военный, я будущий музыкант. Я не хочу войны. Поймите меня.

— Стой, назад, — крикнул Арачаев, — вернись.

И в это время раздался выстрел из карабина в спину. Савельев, как в воде, неторопливо развернулся. На мертвецки-бледном, худеньком, еще более детском, жалобном лице застыли немая скорбь, мольба. Его голубые красивые глаза еще больше расширись, из плотно сжатых губ появилась капелька крови.

— Дяденьки, за что? За что? — крикнул он высоким, светлым голосом, как будто обвиняя все человечество, сделал шаг в сторону родного окопа, и уже другим, слабым писком произнес раздирающее душу «Ма-ма-а-а-а!!!».