Прошедшие войны

После этого пятнадцать километров шли пешком до города Ровно в сопровождении одного капитана. От злости и отчаяния молчали. В Ровно погрузили в грязный вагон и перевезли в Муром, Владимирской области. Там на территории военного гарнизона были собраны все воины репрессированных народов: чеченцы, ингуши, балкарцы, калмыки, крымские татары, кавказские греки, карачаевцы. Чеченцев и ингушей отправили в Костромскую область, до станции Буй, поместили в освобожденный за неделю до этого тюремный лагерь. Там отняли у всех военные билеты, сорвали погоны. На следующий день отправили на работу в лес — пилить дрова. Норма была 2 куба на человека. Даже раненых не освободили от работ. Не было никакого медицинского обслуживания, кормили отвратительно — в день миска жидкого горохового супа и 200 граммов хлеба из отрубей. От голодной смерти спасали лесные ягоды и грибы. Ночами не могли спать от укусов комаров и многочисленных клопов. Не было смены белья и бани. Все завшивели, чесотка и кожные болезни были обычным делом. У многих раскрылись незажившие боевые раны, они гноились, люди кричали, плакали, просили земляков прикончить их топорами, не давая больше страдать. С наступлением холодов стало еще тяжелее. Всего из 986 человек за пять месяцев от болезней, голода и боевых ранений умерло 118.

В начале декабря объявили, что те, кто имеет правительственные награды, будут отправлены в Алма-Ату. Награды имели практически все, только многие в злости их повыкидывали, когда сорвали с них погоны. У Арачаева было одиннадцать боевых наград. Пришлось раздать их по одной землякам. Потом он с трудом их вернул обратно. Девятнадцатого декабря прибыли в столицу Казахстана. Всех разместили в чистом общежитии, устроили работать на военном заводе. Трудились бесплатно, кормили также плохо. Все в лицо и за спиной называли их предателями, бандитами и даже людоедами. Но это было не главным. Самым тяжелым было то, что не знали, где находятся близкие и родные, неизвестна была их судьба. А слухи витали невероятно жуткие, томящие душу, и не верилось, что это могло произойти с твоими детьми, родственниками, в стране, которую защищал, не жалея ни себя, ни своего любимого, единственного брата.

* * *

Не прошло и месяца как Арачаева Цанка призвали в армию, а во двор к Дихант пришли люди и попросили освободить служебное посещение в связи с военным положением. Вначале жена бывшего председателя Шалинского исполкома заартачилась, стала в позу, потом вдруг одумалась, поняла, что хоть ей и милее ее родное село и эти все блага, а для детей Арачаевых лучше и надежнее пережить эти тяжелые времена в родовом селе Дуц-Хоте. Остатки лета и начало осени она жила одна с детьми на краю села, в хуторе, а когда дни укоротились, побоялась одиночества и переехала в дом свекрови. Радости Табарк не было предела. После мобилизации обоих сыновей она резко сдала, вся осунулась, заметно сгорбилась, стала резче выступать на лице паутина морщин, глаза помутнели, потеряли блеск.

В ноябре 1941 года, когда резкий северный ветер принес в горы Чечни первый снег и мороз с бескрайних просторов России, вышла Табарк ночью во двор, вдохнула глубоко издали прибывшего ветра, посмотрела на в вихре кружащиеся снежинки, замерла в страхе — озноб пробежал по ее дряблому телу; тревогой забилось ее старое сердце, заныла в тоске материнская душа, тяжелое предчувствие горя сдавило ее грудь, сперло дыхание. Через много-много верст вместе с лютым ветром, снегом и морозом долетели до матери страдания сыновей, их отчаянное стремление жить, их безмерное, героическое противостояние в неравном бою с лютым врагом. Инстинктивно, чисто по-матерински, просто нюхом поняла она, что беда витает над ней, что знают многие колючие снежинки, но молчат, ее жалеючи, покрывают легким слоем ее истерзанную дурными мыслями седую головушку, берегут ее последние силы и надежды на будущее.

Всю долгую зиму плакала Табарк ночами, чувствуя неладное, измучила почтальона каждодневными вопросами, и только ранней весной в своем письме раскрыл тяжелую тайну старший сын — узнала она, что уже давно нет ее маленького Басила, что лежит он где-то в поле под Москвой, не похоронен, не отпет, не обмыт. Плакала Табарк горько, жаловалась Богу, почему не ее забрал первой, почему наказал так жестоко, а потом опомнилась и стала денно и мощно молить Бога сжалиться над ней, сберечь хотя бы старшего и вернуть его домой целым и невредимым, и еще просила, чтобы хотя бы разок могла она видеть лучезарную улыбку своего старшего сына.

А летом 1942 года призвали в армию и последнего мужчину из Арачаевых — Ески. Воевал он год. Осенью 1943 года вернулся домой весь бледный, худющий, раненый в живот. С наступлением холодов пошел он в лес по дрова, поднял тяжесть, оборвал что-то внутри. Притащили его домой односельчане, слег Ески в постель и стал чахнуть на глазах: есть не мог, только постоянно просил пить холодной воды из родника.