Прошедшие войны

Полчаса до концерта стояли в буфете, пили водку, закусывали хлебом с солеными огурцами. Цанка ощущал на себе восторженные взгляды земляков, в душе ликовал, по внешне пытался быть сдержанным. Наконец стали говорить о родных и близких, тогда Арачаев моментально сник головой, опечалился, позабыл о своем костюме и одежде. Та же судьба была и у Бакарова. Оказывается, он так и не нашел своих родных и до сих пор живет в том же общежитии.

— Ты понимаешь, командир, — жаловался он Арачаеву, — я уже три года женат, сын двухлетний, ждем второго, а живем в разных общежитиях, даже в разных концах города.

— Это как? — засмеялся Цанка. — А дети от кого? Как вы их зачали?

— Сам не знаю… Вот так, — улыбался виновато Далхад, а потом уже серьезно продолжал: — Я о тебе у всех спрашивал, говорят, что ты в друзьях с Басовым — его бы полслова, и мне дали бы отдельную комнату… Ведь всем дают… А я ветеран войны… Ну ты ведь сам знаешь! Сколько мы с тобой исходили под пулями… Смерть рядом ходила, а не взяла, дура, вот и хожу сейчас, мучаюсь… Давай еще по одной…

— Давай, — доставал щедро из кармана взятые в долг деньги Цанка. — А насчет Басова не волнуйся, он замечательный человек.

— Говорят, он чеченцев любит, а тебя сыном называет, — смотрел с умилением в лицо боевого командира Далхад.

— Да, это верно, — Арачаев опрокинул рюмку, сморщил лицо, потом спросил важно: — Как зовут жену?

— Аянт.

— Так вот — скажешь сегодня своей Аянт, что на днях у вас будет отдельная комната. Понял, товарищ сержант?

— Так точно, товарищ капитан, — от души радовался Бакаров.

В зале боевые друзья сели в первых рядах, от изрядно выпитого спиртного лица их стали пунцовыми, глаза веселыми. Они молчали, оглядывались по сторонам, искали знакомых, просто рассматривали земляков. Кругом царила какая-то торжественная, праздничная обстановка. Люди были в ожидании чего-то необычного, сверхжеланного, светлого. В какой-то момент Цанке показалось, что сейчас на сцену выйдет высокий партийный руководитель и объявит о том, что все вайнахи возвращаются домой, и что Сталин и его команда допустили невиданную, бесчеловечную акцию, и весь советский народ скорбит по этому поводу, на коленях просит извинений и приносит искреннее соболезнование по безвременно погибшим, и так далее… От этих мыслей Цанка невольно прослезился. «Все-таки не совсем гиблые люди большевики, — подумал он, — они сегодня стали обретать человеческий вид. Проснулись в них сострадание и гуманность». В это время раздался третий звонок, погас свет. Тотчас же сцену осветил один яркий прожектор, и в его свете появился плотный, немолодой мужчина в шикарном двубортном шерстяном костюме, в лакированных туфлях, в красивом галстуке и с большим орденом Ленина на широком лацкане.

— Так ведь это Магомедалиев! — невольно воскликнул Цанка. Пока вышедший на сцену важный мужчина поправлял микрофон, из-за сцены по громкоговорителю красивый женский голос объявил:

— Дорогие товарищи, с приветственной речью к вам выступит Председатель исполкома чеченцев и ингушей Казахстана и Средней Азии, заслуженный работник культуры Киргизской ССР, почетный гражданин города Алма-Аты, кавалер ордена Ленина и Сталина — товарищ Магомедалиев Ахмед Якубович.

В зале раздались продолжительные аплодисменты, одобрительные, даже восторженные возгласы. Арачаев тоже хлопал от всей души.

— Дорогие товарищи! — сказал два слова выступающий на чеченском языке. — В связи с тем, что сегодня в зале много людей различных национальностей, позвольте мне говорить на общеизвестном, ставшем нам родным языке Ленина и коммунизма. Вновь раздались одобрительные хлопки. Оратор поднял руку в знак внимания. Зал моментально затих.

— Дорогие товарищи, земляки, благодаря неусыпной заботе Коммунистической партии Советского Союза и ее Центрального Политбюро мы имеем возможность сегодня встретиться вместе в этом…

В это время из нескольких концов начались свист, выкрики, ругань в адрес большевиков. Магомедалиев замялся, в зале резко включили яркий свет, несколько человек из русских и вайнахов стояли по краям рядов, хотели выяснить, кто кричал.

— Товарищи, — продолжал оратор, — мы должны благодарить Родину, партию за всё…

Далее Цанка не слушал, он видел, как обрюзг тесть его друга Курто, как из-под длинного пиджака выпирает обвисший в жиру живот, как из стороны в сторону болтается мощный второй подбородок. Ахмед Якубович говорил долго, красиво, эмоционально. В это время кто-то вновь свистнул, потом еще, и уже открыто в зале заорали:

— Пошел вон — свинья!

— Ты не чеченец!

— Долой его со сцены!

— Холуй московский!

В первом ряду вскочил старик с белой бородкой, замахал костылем.

— Молчать, закройте рты, — заорал он писклявым голосом. Магомедалиев сделал многозначительную паузу, поправил охрипший голос и так же, как начал, эмоционально, уверенно и твердо закончил свое длинное выступление.