Прошедшие войны

Вечером они гуляли по морозному городу. Мадлена рассказывала о своей несчастной судьбе, о погубленной в замужестве молодости, о коварстве и неверности мужчин. Цанка говорил отчаянно, что не все такие, что есть верные, преданные и достойные. Под конец встречи они вошли в магазин, и он купил ей всяких изысканных деликатесов.

— Какой ты щедрый и внимательный, — говорила, прощаясь, Мадлена. — Ты со всеми такой или только со мной?

— Только с тобой! — с замирающим сердцем искренне отвечал Цанка.

…Поздно вечером он лежал на верхней полке в купе железнодорожного вагона. В полумраке глаза его светились, он улыбался, был в юношеском возбуждении, в задоре. В нем одновременно проснулись необузданная страсть, нежность и жалость к молодой, красивой женщине. Он был очарован, по уши влюблен, счастлив. Постепенно, видимо от храпа соседа и сырости и вони постели, в голову ему полезли нехорошие мысли — типа накопившихся непомерных долгов и неоправданной задержки на два дня из командировки, они ему быстро испортили настроение и он, желая их отогнать, погрузился в сон под мерный перезвон колес.

Далеко за полночь Цанка проснулся. Стояли где-то на станции. По вокзалу объявили, что прибывает такой-то поезд. На улице мела метель, в вагоне было холодно, не хватало воздуха, воняло вшами, селедкой и потом. На нижней полке по-прежнему истошно храпел толстый мужчина, за стенкой о чем-то шептались женщины. В конце вагона ругались пьяные проводницы. Он выглянул в окно; по перрону мужчина в длинном пальто вел торопливо за ручку ребенка. Цанка вспомнил своего пропавшего Гелани, потом остальных детей, кровь хлынула ему в голову, защемилось в отчаянной тоске сердце, он повернулся к холодной скользкой стене, сдавленно зарыдал… Поезд резко дернулся, тронулся дальше…

В захолустном Чили Цанка не посмел демонстрировать свои роскошные дефицитные наряды. В предновогодний день через знакомого врача спецпереселенца-корейца он продал их втридорога местному блатному. В тот же новогодний вечер отправил почтой долг Басовым, следом послал им и Мадлене поздравительные телеграммы.

Все праздничные дни Арачаев провел в конторе — был дежурным по водхозу, заодно готовил годовой отчет и план развития на будущий год. Вечерами приезжали к нему земляки, прямо в кабинете отмечали Новый год. А четвертого января в восемь утра на планерке он подводил итоги прошлого, доводил до подразделений план текущего года. Рядом во главе стола на почетном месте сидел Саренбаев — важными киваниями головы утверждал все сказанное, временами старчески дремал. Проблемы управляющего за последний год резко увеличились. Благодаря успешной работе управления «Чииливодход» к ним на баланс передали два убыточных рисоводческих колхоза, рыбхоз, два детских сада, школу-интернат, профтехучилище. А у Цанки свободного времени оставалось только на укороченный сон.

Тем не менее он находил возможность писать трогательные, романтичные письма Мадлене. Вначале его произведения были скованными, сдержанными, потом, благодаря ответной корреспонденции любимой, он раскрепостился, чуть не дошел до поэм, даже текстов песен — короче, весь исписался, потерял голову.

На каждые три письма Цанка — Мадлена отвечала одним. Учитывая то обстоятельство, что Арачаев писал чуть ли не каждый день, можно было смело сказать, что девушка отвечала регулярно, и добавить можно — отвечала взаимностью. Правда, ее письма носили менее романтичный характер, а имели элемент деловой переписки. В каждом послании было несколько чисто анкетных вопросов — от размера жилплощади, зарплаты и обуви — до «тревожащей» лысины и отношения к культуре и людям, посвятившим свою единственную жизнь этому «изнурительному» труду.

Короче, все шло с нарастающим итогом, и вдруг Мадлену прорвало — «она не может всё писать, но если Цанка вскоре не приедет, то она не вынесет столь долгой разлуки». В конце письма было незнакомое для Арачаева — PS и далее следовало: «Не смейся над моей слабостью и откровением… Да, я наивна и доверчива. Я так много в жизни страдала из-за этого. Но иначе я не могу. Я тебе искренне верю и… Ты вихрем ворвался в мое сердце, у меня нет сил… Пощади меня, неужели я не достойна женского, маленького счастья. Если все, что ты пишешь, не от чистого сердца — то мне горе, даже смерть. Я этого не вынесу. Я надеюсь, что ты благородный и современный мужчина». При этом последние три слова были жирно подчеркнуты. Однако и на этом письмо не заканчивалось, внизу мелким почерком следовала приписка: «Дочку навсегда отобрали родственники ее отца — теперь я окончательно одинока, как ты». И далее: «Пишу прямо с репетиции. Извини за почерк; меня ждет оркестр. Очень тяжело. Приглашают на гастроли в Москву и Ленинград, но я с ответом не тороплюсь, буду ждать, что ты порекомендуешь». Потом число, «центральный зал филармонии. Алма-Ата» и красивая, размашистая, замысловатая подпись.