— Слушайте, слушайте, — лихорадочно забормотала Надежда. — Черные убийцы — это вовсе не люди. Это черные сны и черные грехи. Это неотомщенные преступления и скрытые беззакония… Они проникают сквозь замки и запоры…
— Им «нет преград на море и на суше», — подыграл Степан, которому порядком начинал надоедать весь этот оккультно-мистический бред.
— Они идут за мной, но если вы, повелитель теней, встанете на мою сторону и прикажете им оставить меня, они отступят, — отчаянно прошептала Надежда, глядя Викентию прямо в глаза.
Тот молчал, не зная, что ответить. Степан тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Девица явно была сумасшедшей. Причем сумасшедшей с мощным оккультным уклоном. Может, ей бригаду вызвать?… Нет, не стоит. Понаедут тут с носилками, с мигалками, с завыванием сирены…
Степан представил, как воет сирена кареты «скорой помощи», и внутренне поморщился. А потом вдруг понял, что закладывающий уши вой раздается вовсе не в его воображении.
Выли служанки. Они дрожащими комьями каких-то лохмотьев выползли на свет кухни и, простирая к Надежде костлявые длани, завыли:
— О-о, кошонгри! О-о, кошонгри! Оулиа ээу атупиро-о-о!
— Прочь! — отпихнула их ногой Надежда.
— Что они говорят? — спросил Викентий, а Степан смотрел на этих незагримированных обитательниц кладбищ с неподдельным ужасом и детским восторгом. Кажется, он этой ситуацией наслаждался. Это вам не переводы голливудских «Чужих» с мрачной Сигурни Уивер во главе! Тут, на линолеуме простой российской кухни такие чужие обретаются — Голливуду только утереться и молчать в тряпочку!
— Они пророчат мне смерть, — меж тем сказала Надежда Викентию. — Они чувствуют приближение черных убийц. На их языке они называются кошонгри.
Надежда встала прямо перед Викентием, положила руки ему на плечи, посмотрела в глаза… А он вдруг подумал, что такие выражения лиц, как вот у этой девушки сейчас, бывают у больных раком детей и выброшенных на помойку щенят.
Такое выражение лица трудно натянуть как маску.
А еще труднее — отказать в помощи человеку, который так на тебя смотрит.
— Только не вздумайте снова реветь, — предупредил Викентий. — Что я должен делать? Зажечь освященные свечи? Воскурить травы? Начертить тройной магический круг для защиты?
— Я не знаю, — шептала Надежда. — Мне теперь почему-то все равно. Обнимите меня, пожалуйста.
— А это поможет?
— Но ведь и не повредит… Поцелуйте меня, Викентий. Почему мне приходится обо всем вас просить?
Они стояли и целовались посреди кухни. Степан посмотрел на это дело минут пять, а потом тихо вышел из квартиры и прихлопнул за собой дверь. Он не заметил, что следом за ним, словно комки мусора, в дверной проем выкатились странные служанки.
И была в квартире тишина.
И два целующихся человека, не замечавших ничего вокруг.
А потом что-то произошло.
Нет, тишина в квартире оставалась прежней.
И два человека по-прежнему льнули друг к другу.
Только стекла в окнах почернели и вспучились, как наволочки на ветру.
Только стены стали жидкими и расплавленным вязким гудроном потекли на засыпанный густым черным пеплом пол.
Пеплом, падавшим с потолка.
На двух людей, один из которых уже не был человеком.
Точнее, одна.
Викентий не мог кричать — мелкий пепел забивал горло — и только смотрел.
Как девушку, которую он только что целовал, словно окутывает покрывало из черного шифона. Покрывало из бесконечно движущихся черных невесомых частичек странного пепла. И как Надежда, в пароксизме отчаяния прижимавшаяся к нему, дипломированному магу, сама становится пеплом. Черным прохладным пеплом, струящимся с его плеч и рук к ногам.
А потом гаснет свет.
Как в театре, когда представление заканчивается.