Прости

Полутьма прихожей, сходные очертания фигуры и оттенок волос сыграли с ним шутку. Это была вовсе не Алина, а та, кого он не то что видеть не ожидал, а уже и имени вспомнить не мог, из такого давнего прошлого незваная гостья явилась. Значит, ее лицо вчера в библиотеке вовсе не померещилось? И Алина упоминала, что к ней какая-то девушка подходила. Какая-то. Имя у нее было какое-то мягкое, бесформенное. Таня? Нет. И не Настя, и не Люся. Оксана? Тоже нет. Олеся? Кажется, так.

– Олеся? – спросил он на всякий случай, попутно оценивая ситуацию. Может, развернуться, выйти из квартиры и вызвать охрану? Глупо будет выглядеть. Здоровый мужик испугался хлипкой девчонки. Может, оно и к лучшему. Злость-то требует разрядки, а тут такая подходящая провокация. Если что, он защищается от несанкционированного вторжения. Нет, охрана тут ни к чему. Разве он не справится с девчонкой? Даже с двумя, если на то пошло. Так еще и интереснее. – Тебя Алина впустила? – осведомился он почти светским тоном. – Где она сама?

– Она ушла, – девушка покачнулась, едва не падая ему на грудь. – Герман, пожалуйста, не прогоняй меня! Мне очень нужно с тобой поговорить!

– О чем же? – Он прошелся по квартире, позаглядывал в комнаты и вернулся к той, что так и стояла, низко опустив голову и плечи. Как побитая собака.

– Все эти годы… Герман, я так и не смогла тебя забыть!

– Да неужели? – Он усмехнулся, развлечение обещало быть небезынтересным. – И теперь, значит, надумала вернуться?

– Не гони меня, – она говорила медленно, словно выдавливая из себя каждое слово. – У меня с тех пор так никого и не было. Я… я пыталась… но… не могу. Не могу ни с кем больше! Не могу тебя забыть!

Настроение даже без привычной разрядки улучшалось. Сама пришла. Приползла на брюхе. Можно пнуть в это брюхо. А можно и не пинать. Власть. Его власть и ее унижение. Что там унижение – она просто раздавлена. Одета так себе, значит, отнюдь не процветает. Он-то ее как принцессу наряжал, а она, стерва, как отплатила? Никакой благодарности! Но жизнь ее за это уже потрепала. Да, забавно. Мне отмщение и аз воздам. Ему и делать ничего не пришлось, она и так уже в самом низу пищевой цепочки. И лицо уже не такое свежее, и глаза погасшие. Фигурка, правда, еще ничего. Но главное – поза правильная: вот я вся в твоей власти.

– Забавно… – протянул он все с той же усмешкой. – А мне говорила, что не желаешь меня видеть.

– Я… пыталась… все эти годы пыталась. А когда увидела тебя в нашей библиотеке, думала, сердце просто разорвется.

Так она еще и работает в библиотеке! Ниже только уборщицы. Обломали тебя, деточка. И ведь явилась, не побоялась. Есть еще какой-то огонек внутри. Сейчас выгнать или поиграть?

– Предлагаешься? А не кажется ли тебе, что ты уже товар, так сказать, не первой свежести? – Она вздрогнула, как от удара, и Герман довольно улыбнулся. Уж конечно, девчонка уловила намек на булгаковскую «вторую свежесть», которая суть тухлятина. Все такая же чувствительная и пугливая, его всегда это возбуждало. Пожалуй, сразу ее гнать не стоит, можно еще немного поразвлечься.

– Это правда, – прошептала она убитым голосом, взметнув глаза вверх, к его лицу, и вновь уставившись в пол. – Я… понимаю. Но все-таки решилась прийти. Хоть поглядеть на тебя еще раз.

Подцепив одним пальцем ее подбородок, он поднял ее лицо. Ничего так, еще вполне миленькая. Губки дрожат, личико бледное, испуганное. Ему нестерпимо захотелось запустить пальцы в золотистые пряди, намотать на руку и резко дернуть, швыряя ее на колени. Пришла она, видите ли. Алину как-то удалила – упросила или как? Ну да оно и к лучшему, от той пора уже было избавляться. Надоела. А эта…

– Ты можешь… попросить… – медленно проговорил Герман, не отрывая взгляда от незваной гостьи.

Она же, лишь чуть прикусив губу, но не опуская глаз, так же медленно опустилась на колени.

– Пожалуйста…

– Ты признаешь, что вела себя, как последняя дрянь? Что отплатила черной неблагодарностью за всю мою заботу?

– Признаю, – она вдруг резко вдохнула (может, чтоб не заплакать?), глядя на него снизу вверх.

Что-то в глазах ее было незнакомым. Упрямство, что ли, какое-то? Твердость? Что, в общем, тоже понятно. После сладких плюшек – пять лет сухих корочек. Еще и горькими слезами посоленных. Другая бы самоубилась, а эта, вишь, еще дрыгается. Прибавилось твердости, да. Приятно будет ее доломать. Чтоб не просто на коленях – чтоб на брюхе ползала.

Он не смог отказать себе в удовольствии слегка (как первый поцелуй – нежный, в одно касание) пнуть ее носком ботинка. Даже не стараясь причинить боль – так, обозначая расстановку сил. И она – поняла. Пробормотала странным голосом:

– Я заслужила… Я… когда ты сломал мне пальцы… я… я думала… я много думала. Я тебя довела… Ты обо мне заботился, а я… не старалась. Думала о себе… Я сама была во всем виновата.