Прости меня (СИ)

Слушаю Ангелину и думаю:

"Ничего страшного и опасного.

Я человек терпеливый и простой,

пусть муж будет немножко нервный,

был бы только рядышком со мной".

Я скрыла свою беременность,

если скажу всю правду,

тогда уж точно -

к милому, ненаглядному

никогда не попаду.

Если болеть, страдать

и даже умирать,

то только все втроём -

вместе легче проживём.

Я прекрасно знала -

если к родному попаду,

от своего родного -

я больше не уйду.

Если уйду от ненаглядного,

то только вместе с ним,

со своим родным и дорогим.

Захожу в палаты -

больные играют в карты.

Опухоль с лиц во всех сошла,

все шутят, все смеются.

И Вася-Василёк,

любимый мой цветок,

рядышком на стульчике сидит,

меня увидел,

вскочил, мне улыбнулся

и от радости молчит.

Я увидала свою кровинку,

поставила у ног корзинку.

"Здравствуйте!" -

всем больным сказала,

от счастья зарыдала.

"К больным не подходить!

От них радиацией фонит!"

Дежурный врач не разрешил -

с мужем обняться, поцеловаться,

даже рядышком постоять.

"Больным продукты, вещи

можно передать,

но никаких вещей -

у больных не брать".

Первые три дня

я прожила в Москве

у своих знакомых,

одной сменой дежурили мы -

в первую ту ночь

жёны всех пожарных.

Я, Людмила Игнатенко,

Ващук и Титенок,

Тищура, Правик

и Таня Кибенок.

Варили мужьям бульон,

носили им в палаты.

Врачи запретили -

молочное, мясное

и всякие салаты.

На следующий день -

больным стало хуже.

Больным запретили -

ходить по коридорам,

общаться и вставать,

каждого уложили в ложе

с лампой обогревом,

а обычную кровать

убрали.

Жён к мужьям, строго настрого

не пустили больше,

напрасно, Гуськову -

мы просили долго.

Каждый больной болезнью лучевой,

как цепью был прикован к ложе,

в палате одиноко мучился от болей,

крепился и стонал,

и как Иисус Христос

на кресте распятый Идолом,

в муках умирал.

Мне лично не понятно:

"Почему врачи родных не понимают?

Почему жену родную

к родному мужу не пускают?

Кто позволил?

Кто посмел?"

Ночью я тайком -

сестрёнка пропустила,

я к Васе -

быстренько мельком,

целую ночь я с Васей -

время проводила.

То простынь заменю,

то подушечку поправлю.

Часами у ног его сидела...

поверну его и так и сяк,

судно выносила.

Желудки больных -

больше не воспринимали пищу,

а так хотелось

родного, дорогого накормить,

хоть немножечко -

боль родному облегчить.

Как любила я -

муженька родного, ненаглядного?

А мой родной так меня жалел,

наверное, на свою погибель.

С каждым днём, больным -

становилось хуже, хуже.

Надежды никакой!..

только я, как человек,

который мужу нужен.

При муже на глазах

я крепилась и держалась.

Отойду от милого, родного

и снова вся в слезах.

Вскоре, радиация, ожоги мужа -

стали выходить наружу.

Во рту, щёках появились -

сначала маленькие язвочки,

вид принимали странный,

быстро разрастались,

превращаясь в раны.

Пластами отходила слизистая,

цвет тела становился синий,

потом ярко-красный

и, в конце концов,

буро-чёрный, чёрный.

Муж менялся на глазах,

каждый день я встречала

другого человека,

посмотрю тайком на мужа

и вся душа в слезах.

К больным в палату

стало заходить опасно,

в палате, как в реакторе -

всё в изотопах,

всё радиацией "светилось"

и мебель, и полы,

и штукатурка

на стенах и потолках.

Первоначально, надписи

украшали стены.

В туалете написано пером:

"В палате были тараканы,

понюхали рентгена -

убежали мигом".

Нынче, не до шуток стало.

Медсёстры, врачи -

от переоблучённых больных

получили допустимую дозу

радиоактивного облучения.

Заходили теперь в палаты,

обслуживали обречённых

только медики-солдаты.

На соседних этажах

выселили всех больных.

Убрали людей нормальных

от людей радиоактивных.

Убрали от радиации подальше.

Жён к больным, кроме меня

не пустили больше.

Я знала, находиться рядом

с обречённым мужем

смертельно и опасно,

но я рвалась к нему

и остановить меня,

мою любовь к родному,

казалось, невозможно.

Меня предупреждали, мне запрещали,

ругали сгоряча,

но к мужу родному, дорогому

пропускали молча.

Жить мне предложили

в общежитии для медработников

на территории при больнице

и дежурная выдала мне ключи

от номера в гостинице.

В номере уютно и светло,

санузел с душем,

телефон, радио и цветы.

Проблема появилась.

Не было в гостинице -

ни кухни, ни плиты.

Вдобавок, забрали всю мою одежду,

пропитанную радиацией

и подаренные мужем туфельки,

купленные в универмаге "Украина"

в давке и нарасхват,

выдали комнатные тапочки

и больничный, свеженький халат.

Как мне дальше жить?

В чём в магазин сходить?

Как мужу и себе и на чём

бульончику сварить?

Было бы желание,

стремление и мечта,

были люди добрые -

помогла любовь, беда.

Как любила я его -

своего родного, ненаглядного?

Как любила?

Словами душу не понять.

Целыми ночами с мужем

время проводила.

Меняла мужу простыни,

подушку поправляла.

Постоянно, держала его ладонь

горячую, как огонь.

Медсёстры отделения

сотни раз

ругали, предупреждали.

Убеждали в коридоре:

"Близко не подходить!"

Самоубийцей называли.

Просили: "Рядом не сиди!"

Потом махнули рукой:

"Хочешь умереть. Иди!"

Гуськова Ангелина

узнала, что я беременная,

вызвала к себе, вскоре

я стояла как школьница

у Ангелины на ковре.

"Что за стыд и что за срам!

Как ты могла?

Ты ребёнка погубила! -

строго отчитала,

потом вежливо сказала. -

Рожать приедешь к нам!"

Муж, моя роднулька, постоянно -

хотел меня чем-то удивить

и даже рассмешить,