Прости, но я скучаю

В Торонто всегда есть на что отвлечься. Он громогласный. Воинственный, как Мод. Не успеешь собраться с мыслями, он уже перебивает, кричит на тебя, сводит с ума – но, по крайней мере, дает вескую внешнюю причину, чтобы сойти с ума. В последней квартире в Торонто, где жила Сунна, стены были тонкими, как бумага, и пара по соседству все время ссорилась. Кто-то в жилом комплексе устраивал по будням шумные ночные вечеринки, у кого-то на полную громкость ревел телевизор. Торонто позволял человеку чувствовать свое превосходство и правоту. «Я пытаюсь заснуть! У меня есть работа! Я разговариваю с людьми вежливо, не на повышенных тонах!»

А Реджайна похожа на Маккензи. Она вежливо улыбается, ожидая, что ты что-нибудь скажешь. Она никогда не перебивает. Из-за этого приходится взвешивать каждый вариант, обдумывать каждый наихудший сценарий, а порой даже испытывать отвращение к себе. Если она и вмешается, то только звуком далекой сирены или визгом шин где-нибудь в отдалении. Шуметь она предоставляет тебе. И злиться тоже – только на себя, больше не на кого. Непревзойденная вежливость хуже всякого хамства.

Вчера ночью Сунну возмущал шум передвигаемой мебели, но сейчас она почти хотела, чтобы он повторился. Ей хотелось, чтобы Мод гремела на кухне кастрюлями и сковородками, чтобы у нее был глуховатый муж, врубающий телевизор на полную громкость, чтобы всюду носились шумные маленькие внуки. До Сунны впервые дошло, что Мод, вероятно, хотела бы того же.

Сунна пожалела бы Мод, не будь ей так жалко себя: как будто она заглянула в собственное будущее. Когда-нибудь Сунне тоже стукнет шестьдесят или семьдесят, она поселится в одном доме с двумя молодыми недотепами, продаст свою мебель, потому что ей будет грустно на нее смотреть, и будет набрасываться на незнакомцев в кофейнях за то, что у них есть жены. Она сделается злой и грубой и перестанет причесываться.

Она отправилась в ванную и стала мыть руки, одновременно рассматривая себя в зеркале. Станет ли ее лицо таким, как у Мод? Сунна нахмурилась так сурово, как только могла, и сжала губы. Да, в этом было что-то от Мод. Сунна перестала гримасничать, но морщины остались. Не очень заметные, неглубокие рытвинки, а вокруг несколько совсем тонких, появившихся за последние пару лет, – как будто невидимая рука нацарапала их на ее лице, пока она спала.

Сунна вспомнила знакомую из Торонто, которая как-то обмолвилась, что начала применять «некоторые нехирургические уловки». Она называла их «инъекционными препаратами». Она говорила, что они могут изменить форму носа, создать симметрию, четче очертить подбородок. Что-то в этом роде.

Несколько месяцев спустя знакомая сказала, что снова копит деньги, чтобы «над ней еще немного поработали».

А потом втайне от мужа она завела второй банковский счет, специально для оплаты инъекций «ботокса» каждые четыре месяца и нескольких пластических операций, в которых она не признавалась, хотя они были заметны. Сунна считала, что это глупо. Сколько им было тогда, двадцать семь? И кому нужно идеально симметричное лицо? Зачем платить бешеные деньги за изменение формы носа? И почему после всего этого подруга так и не увидела в зеркале «лицо на миллион долларов», которое запланировала и за которое, не пикнув, выложила немалую сумму?

Суета сует, думала тогда Сунна.

Но теперь она готова была извиниться за эти мысли, о которых подруга даже не знала. Сунна тоже была суетна, просто еще не испытывала недовольства собой. А может быть, это и не суетность, скорее боязнь. Не страх, что ее сочтут некрасивой, а опасение, что красивых женщин могут счесть более значительными, чем она. Или успешными. Или – Сунна подумала о Маккензи – добрыми.

Сунна вернулась в гостиную и села на диван.

Она открыла Инстраграм. С экрана улыбались бывшие подруги. Их дети, празднующие дни рождения, идущие в школу. Бесконечные, почти оголтелые семейные фотосессии, как будто они боялись, что в любой момент кто-нибудь умрет или окажется изуродован до неузнаваемости.