Простить нельзя помиловать

Чай был с мятой и липой. Хромов ничего подобного в жизни не пил. Тот чай, которым его поил сосед Милены Озеровой, был замечательным, элитным. Оставлял восхитительное послевкусие. Да, все так. Но этот вот – с крупинками мятных цветков, из железной кружки за деревянным столом под кряжистой грушей – казался ему чем-то особенным. Это было как отскок в детство к большущему костру в оздоровительном лагере, который вожатые почему-то называли пионерским. Ребята тесно усаживались вокруг этого костра, смотрели, как он стреляет в небо сверкающими искрами, рассказывали и слушали невероятные истории, выдумки, которые с кем-то точно случались. Да-да, и не следовало не верить. Так точно было! Вожатые притаскивали из столовой огромный железный чайник ядовитого зеленого цвета, разливали им в бумажные стаканчики уже готовый чай и раздавали печенье. И так это было здорово! И даже страшные истории не казались пугающими. Потому что все знали, что так не бывает. К тому же где-то в городе есть папы и мамы, которые уберегут от таких вот ужасных небылиц.

– Очень вкусный чай, – странно сиплым голосом пробормотал Сергей.

– Знаю. Секрет у меня свой есть. Дети соседа моего из Москвы, когда едут, мне этот чай заказывают. По килограмму берут. – Мария Матвеевна уложила полные руки на стол. Пронзительно глянула. – Ну, что, Колька Климов все же доигрался, раз полиция им интересуется?

– Доигрался? – Хромов крошил пряником на стол. – Почему сразу так?

– Потому что гад он был первостатейный.

– И кому же он гадил? Вам?

– Мне! – фыркнула она и приосанилась. – Кто бы ему позволил мне гадить? Мой муж его быстро определил бы, куда надо. Это жена его – бессловесная жертва. А мне – чего ему гадить?

– То есть на тот момент, когда он жил в вашем селе, он был женат?

– Да. Он не на тот момент вообще-то жил, – повела плечами Мария Матвеевна. – Он все время здесь жил. С самого рождения. Родители его тут жили. Он подрастал. Отсюда в армию ушел служить. Сюда же вернулся. Уже с женой. Красивая была женщина, но больно робкая. Глянет на нее, а она уже сжимается.

– А точные даты? Когда он приехал с женой, не помните?

– Точные не скажу. Сами можете подсчитать. Он сразу после школы в армию ушел. Через два года вернулся. Раньше два года служили.

– Помню, – покивал Хромов и налил себе еще чаю.

– Вот он с ней и приехал, когда двадцать ему было. Несколько лет жили с его родителями. Деток все не было. Потом переехали в свой дом, Колька построился. И мальчишка у них родился.

– Мальчишка? – У Хромова вытянулось лицо. Он вспомнил о Клавдии. – А не девочка?

– Нет, – усмехнулась Мария Матвеевна. – Девочка у него потом где-то в городе родилась. С приезжей женой в деревне жил. А с другой в городе. В каком – не скажу, не знаю. Знаю, что в командировку туда ездил часто, на вахту.

– Как же ему удалось оформить регистрацию брака сразу с двумя женщинами?

– Так он с деревенской не расписан был. Я ведала такими делами, точно знаю. Она и мальчишку потом на себя записала. У них тогда уж жизнь совсем невозможная стала.

– В каком смысле: невозможная?

– Бил он ее сильно. Только так хитро бил, что синяков не оставалось. Бывало, войдет в магазин, согнувшись, еле ноги переставляет… А мы что, все тут как на ладони. Бабы давай зубоскалить: чего это ты, говорит, Машка, еле ноги таскаешь, мужик ночами обрабатывает? А у нее лицо белее мела. Никто и не догадывался. Сочли, что она просто болеет. А потом… – Полное лицо Марии Матвеевны сделалось белым под стать косынке. – А потом она шла по улице и сознание потеряла. С мальчишкой шла и упала. Ох, как он кричал! С ним даже не истерика, а приступ какой-то случился. «Скорая» ехала долго. Их обоих в правление перенесли, на стульях уложили. Врачи их вместе и забрали. Вместе они и вернулись. Кто, что, почему – ничего не ясно. Колька-то как раз в командировке был. Только к моему мужу участковый приезжал и долго беседовал за закрытыми дверями. И велел никому не рассказывать. А мой-то от меня секретов не имел. И шепнул тихонько, что Машу обследовали и установили, что у нее все органы внутренние отбиты. Что жить ей осталось – всего ничего. Вопросов много мужу моему задавал про их семейную жизнь. А кто что знал? Никто и ничего. Тихо всегда было. Мальчишка в школу ходил, хорошо учился. Ни крика, ни шума, ни ругани. Ну, мой муж и сказал участковому, что она, мол, могла сама падать, в силу нездоровья.

– Поверил? – спросил Сергей, прикрываясь кружкой, и уточнил: – Участковый поверил?

– Да вроде – да. Ему на участке не нужны были неприятные инциденты. А потом еще пожар случился. Кто вспомнит о бедной женщине, когда половина дворов выгорела? Тут такой вой стоял, ужас! Горе у людей случилось. Да и погибла она в том пожаре, Маша-то. Кто станет вспоминать, отчего она при жизни болела?

– Погибла? Как погибла? Сгорела, задохнулась в дыму?

– Экспертиза установила смерть от удушья. Мой тогда целый ворох этих заключений дома держал. Всякие выводы экспертных комиссий, заключений. Нервы помотали. Вот среди этих бумаг было заключение и о смерти Маши. Точно помню: от удушья.